Изменить размер шрифта - +

Создается впечатление, что по Австралии прокатывается волна недовольства чем-то, заставляя женщин и девушек из разных концов страны засыпать письмами журналиста, занимающегося этими вопросами. Потом волна спадает, жизнь входит в обычное русло.

Колин Стрит слушал меня с некоторым интересом, но чуть иронически, как человек, которому все это давно известно.

- Все журналисты, пишущие о том, что волнует женщин, сталкиваются с этим явлением, - сказал он. - Мне не раз приходилось беседовать на эту тему с журналистами в Англии и в Америке. И сам я тоже сталкивался с этим, - как и вы, очевидно. Истерия заразительна - вот возможное объяснение... Впрочем, никто в точности не знает, в чем тут дело. Да и вопросы, затрагиваемые в письмах, ничего не разъясняют. Вариантов много. То речь идет о грубом муже, то о девушке, притесняемой суровым отцом, о несчастной любви, о бегстве из дома - и так далее и тому подобное. Такого рода письма приходят всегда, но иногда они вдруг начинают идти потоком. Ваши корреспондентки, по всей вероятности, гораздо больше подвержены таким эпидемиям, чем мои. Ведь вы имеете дело с молодежью.

Меня не удовлетворили его слова, поскольку они ничего не объясняли. Причина этих эпидемий мне стала ясна лишь спустя два года, в течение которых я составлял своеобразные таблицы, пытаясь с их помощью проследить, в какой мере наплыв однотипных писем зависит от ряда факторов, оказывающих влияние на всю страну.

Скажем, в Австралии приобретала популярность песенка о неразделенной любви ("Я хотела б, чтоб кто-нибудь меня полюбил") или песенка о суровом отце, запретившем встречи с любимым ("Остались мне одни воспоминания"), и тотчас же на меня обрушивался поток писем, в которых речь шла именно о подобных вещах. И так до тех пор, пока эти песни не вытеснялись новыми.

Такой же поток писем вызывали и кинофильмы о проблемах молодежи, демонстрировавшиеся по всей Австралии.

Колин Стрит не стремился к новым открытиям в мире, который он однажды уже подверг исследованию; этого человека вполне устраивала тихая гавань, обретенная ценой прежних усилий.

- Существуют явления, которых мы не можем понять, - заключил он, вставая с кресла, и добавил: - А теперь пойдемте, я покажу вам свою коллекцию столового серебра.

Мы прошли в ту комнату, где шпалерами стояли буфеты, и тут он, как истинный знаток, стал говорить о своем увлечении.

- Почему вы питаете такую слабость к судкам? - спросил я.

- Потому, что из всего, что когда-либо украшало обеденный стол, они наиболее интересны и наиболее полезны. К тому же, они красивы. Очень жаль, что время их проходит. Вместе с ними уходит и изящная, красивая жизнь. Теперь соль у нас подается в солонках, перец в дешевых перечницах, горчицу мы покупаем в готовом виде - отвратительно!

Провожая меня к выходу, Колин Стрит сказал:

- Пожалуй, вы стоите больше, чем три фунта десять шиллингов в неделю. Потребуйте-ка семь фунтов...

На следующее утро я отправился к редактору Эдварду Рэмкину и получил свои семь фунтов; впрочем, он долго колебался, прежде чем согласиться на это.

- И все-таки я сомневаюсь, стоят ли ваши статьи таких денег, - угрюмо заметил он. - Я плачу деньги в зависимости от того, какую ценность статьи представляют для моего журнала; и тут мнение автора ни при чем. Я не допущу, чтобы мне навязывали свое мнение и диктовали, что ценно и что нет. Говорю это вам, чтоб вы не вздумали снова обращаться ко мне с просьбами о прибавке. Будь вы столь же благоразумны, как Колин Стрит, я был бы спокойнее за ваше будущее в моем журнале.

Слушая его, я испытывал странное чувство нереальности. Эдвард Рэмкин, Колин Стрит, я сам... Все мы были только марионетками, хотя и воображали себя независимыми, свободными людьми.

Мы все притворялись, все видели друг в друге врага, все были жертвами истории, которой сами же помогали повторяться. Освободиться, стать настоящими людьми мы могли, лишь избавившись от чего-то, что унижало каждого из нас.

Быстрый переход