Артур пришел в компанию рассыльным, переносящим велосипедные части из одного фабричного цеха в другой либо разъезжающим с поручениями по городу на велосипеде. Было ему тогда пятнадцать, и каждый четверг утром Роббо посылал его с каким-то таинственным поручением в центр города, где он должен был передать аптекарю запечатанный конверт с запиской и парой банкнот. После увлекательной неторопливой поездки вдоль канала и по лабиринту узких улочек Артур добирался до аптеки, где хозяин передавал ему более плотный коричневый конверт с чем-то на ощупь плоским и мягким, как губка, а также сдачу с денег, вложенных в первый конверт. Через три месяца подобных поездок Артур выяснил, за чем его посылал Роббо. Однажды аптекарь слишком спешил, чтобы проверить, достаточно ли хорошо запечатан конверт, и, стоя на перекрестке в ожидании зеленого света, Артур сумел открыть его, посмотреть, что там внутри, и снова заклеить, на сей раз более надежно. Он увидел то, что и предполагал увидеть, и гнал теперь велосипед с сумасшедшей скоростью, оставляя позади автобусы, тележки с молоком, даже автомобили.

— Три упаковки! — вопил он. — Грязный негодник! У него классная подружка! Девять раз в неделю!

Новость быстро разнеслась по цеху, и еще долго после того, как Артур с рассылки перешел за станок, стоило ему отлучиться в туалет, кто-нибудь обязательно кричал вслед: «Ты куда это?» — и если Роббо не было поблизости, Артур своим густым, намеренно грубым, под Робин Гуда, голосом, неизменно вызывавшим пронзительный смех женщин и гогот мужчин, громко, чтобы всем было слышно, отвечал: «В город, за резинками для Роббо!»

Роббо остановился у его станка, взял готовое изделие и тщательно измерил его своим микрометром. Артур оторвался от работы.

— Ну и как? — воинственно осведомился он.

Роббо с неименной сигаретой во рту помахал ладонью, отгоняя дым от глаз, при этом на его коричневый рабочий халат упал пепел. Он достал глубиномер и произвел последние измерения.

— Все нормально, — кивнул Роббо и проследовал дальше.

Артур и Роббо терпели друг друга и доверяли друг другу. Враг внутри каждого из них пребывал в состоянии дремоты — грозный зверь, сдерживающий свой рык, словно по команде дрессировщика, велящего ему молчать, зверь, приручаемый, возможно, поколениями, от отца к сыну, с обеих сторон. Каждый уважал в другом эту наследственность и ощущал ее, сжато отвечая на те немногие отрывистые вопросы, что возникали, когда они громко и без малейшего блеска в глазах разговаривали друг с другом.

У Роббо была машина — правда, всего лишь старенький «моррис», — и он вел полузатворническую жизнь в богатом районе, что Артуру не нравилось, ибо в общем-то они были с ним одной породы, и потому Роббо был бы ему ближе, если бы жил в таком же доме на четыре квартиры, как и он сам. Ведь Роббо был ничем не лучше его, думал Артур, вытачивая последний десяток цилиндров из сегодняшней нормы, — да и всех других, если уж на то пошло, тоже. Артур оценивал людей не по знаниям и положению, а наугад, чувством, проникая, таким образом, в их глубинную суть. Это были весы, эмоциональный метр-эталон, неизменно точный, если его настраивал он сам, и те, к кому он его прикладывал, либо проходили проверку, либо нет. Во время своих бесхитростных «взвешиваний» он использовал его как надежный инструмент для определения, кто является или не является его другом, а также у кого есть шанс стать его другом.

Так что стоило Артуру посмотреть на человека, или услышать его голос, или увидеть походку, как он мгновенно его «взвешивал», и это «взвешивание» оказывалось не менее точным, чем если бы оно производилось после многих недель знакомства.

Его отношение к Роббо определилось сразу же и с тех пор не изменилось. Более того, он лишь еще больше в нем утвердился.