— Я не курю.

— Счастливчик.

Голова закружилась после первой затяжки. Максаков в очередной раз понял, что не курить на работе — это утопия. Смешно — дома фактически никогда не тянет. Шохин поднял воротник куртки. Где–то за корпусами складов визгливо заорала циркулярная пила.

— Вениаминыч сказал, что есть выходы.

— А… — Шохин скривился. — Все, как всегда, бегут впереди паровоза. Сторож видел в окно кусок фуры. Ему показалось, что на фургоне вмятина, причем знакомая — видел на одной машине, что привозила материалы.

— Это он ночью, в декабре, разглядел?

Шохин, несмотря на скромность и стеснительность, был болезненно самолюбив.

— Михаил Алексеевич, я же не ребенок. Я проверил — там как раз у окна фонарь работающий. — Казалось, он сейчас заплачет от обиды. — Я же понимаю…

— Саша, — Максаков дотронулся до его плеча, — ты чего? Я просто спросил.

Ему всегда было не по себе, когда свои называли его по имени отчеству и на «вы». Он никак не мог привыкнуть, что заместитель начальника 176–го отдела младше его почти на десять лет и имеет стаж работы в розыске только два года. Приметы времени. Раньше до важняка служили лет восемь, а сейчас больше пяти лет в милиции — аксакал. Как курсы младших лейтенантов во время войны: выжил в первой атаке — командир роты, пошел вторую и третью — принимай батальон.

— Все нормально. — Голос Шохина стал почти неслышным. — Мы установили фуру и водителя, но у него алиби: вторую неделю лежит со сломанной ногой в Институте скорой помощи. Говорит, что оба комплекта ключей от машины дома. Ребята поехали.

— В больнице все проверили?

— Да, лежит реально. Открытый перелом.

— Может, сторож ошибся?

— Может.

Ветер усилился. Снежная крупка металась между унылых серых строений. Шохин поежился и с надеждой посмотрел на теплый проем входной двери.

— Пошли, а то холодно, — перехватил его взгляд Максаков.

— Иду. — Шохин уставился в молочно–белую пелену. — Кажется, наши возвращаются.

Сквозь свист ветра едва доносилось жужжание автомобильного двигателя.

— Точно.

Патрульный «УАЗик» 176–го отдела подпрыгивал на ухабах. Шохин отделился от стены склада. Его не защищенные шапкой волосы с разу пробило снежной сединой.

Скрип тормозов, звук открываемой дверцы. Максаков, притулившись под коньком крыши, смотрел на мутные хороводы снега с ветром и думал о том, как быстро и непредсказуемо меняется в Питере погода. За несколько часов от пятнадцатиградусного мороза без единой снежинки до мокрой, почти теплой метели. Смотреть на густой белый ветер было приятно. Легкий озноб покалывал спину. От дверей ползла волна теплого воздуха. Тревога не отпускала. В голове роились мысли о Сиплом. Тяжелые и безрадостные.

— Оба комплекта дома, — вернулся Шохин, — машина на платной стоянке. Проверили — стоит. Сторожа говорят — не выезжала.

— Надо осмотреть кузов. — Максаков с трудом вернулся к действительности. Не хотелось отрывать взгляд от серо–белого танца снежинок. Щепки, стружки, следы ящиков.

Шохин кивнул. Двое молоденьких, как старшеклассники, оперов 176–го вылезли из «УАЗика» и поспешили к теплому прямоугольнику двери. За ними шел долговязый угреватый парень в синтепоновой коричневой куртке, черных джинсах и стоптанных полуботинках. Лицо его показалось Максакову нервно–настороженным. Он давно привык к таким лицам и знал, что стоит за этим безликим тревожным взглядом.