– Эй-эй-эй, не зеваем! – тараторила внизу Ом Бао. – Полы – вымыть и натереть до блеска, ковры – выбить и вывесить на солнце, фарфор – расставить, серебро – отполировать, шелк – разгладить и надушить. Эй-эй-эй! Дела, дела, кругом дела!

Ветер шевелил раскидистые ветви баньяна, росшего посреди двора, и листья колыхались будто в танце. Некоторые особенно длинные ветви достигали балкона. Тени от листьев трепетали на моем теле шелковыми лоскутками. Я закружилась, раскинув руки и бормоча заклинание, вызывающее тевод:

– Тощий, толстый…

– И что, скажи на милость, ты делаешь?

Обернувшись вокруг себя, я увидела в дверях Кормилицу с Раданой на руках. Радана вывернулась от нее и принялась топать пухлыми ножками по теням на полу, звеня браслетами на щиколотках. На браслетах – крохотные колокольчики, усыпанные бриллиантами. В Камбодже дети нередко носят дорогие украшения, и моя сестра, в которой все души не чаяли, была увешана драгоценностями с головы до пят: браслеты на ногах, платиновое ожерелье, серьги-кольца. Не ребенок, а ювелирная лавка!

Глядя, как Радана нетвердыми шажками шлепает по комнате, я представила, будто она хромает из-за полиомиелита, как я. Я корила себя за такие мысли, но иной раз не могла удержаться. Сквозь детскую неуклюжесть сестры отчетливо проступало будущее сходство с мамой.

– И-ий! – взвизгнула Радана, заметив маму, мелькнувшую в одной из комнат, и, ускользнув от Кормилицы, побежала по коридору, звеня браслетами и крича: – Мам-мам-мам…

Кормилица повернулась ко мне и с явным раздражением повторила свой вопрос:

– Так что ты делаешь?

– Вызываю тевод, – расплывшись в улыбке, ответила я.

– Вызываешь?

– Да, хочу, чтобы они пришли в этом году.

Никто никогда не видел тевод. Они бестелесны и живут только в нашем воображении. Теводы Кормилицы – по крайней мере, какими она их описывала – казались мне подозрительно знакомыми. Судя по именам – Тощий, Толстый и Темный, – это были она сама, Ом Бао и Старичок. Мои теводы, напротив, совсем не походили на меня: красивые, как придворные танцовщицы, в тончайших шелках и остроконечных диадемах, достающих до самых небес.

Кормилица пропустила мои слова мимо ушей. Куда больше ее беспокоили звуки с улицы.

– Пчкху-у! – Земля снова содрогнулась от взрыва.

Склонив голову набок, Кормилица напряженно вслушивалась. Взрывы стали громче.

– Пчкху-у, пчкху-у, пчкху-у! – прогремело несколько раз подряд, как ночью.

– Милая, боюсь, теводы не придут в этом году, – сказала Кормилица.

– Почему?

Няня глубоко вздохнула, и я уже приготовилась услышать объяснение, но она только спросила:

– Ты уже умылась?

– Нет… как раз собиралась.

Она смерила меня неодобрительным взглядом и, кивнув в сторону банного домика, скомандовала:

– Так иди и умойся.

– Но…

– Никаких «но». Бабушка-королева будет завтракать вместе со всеми, так что не вздумай опаздывать, жучок.

– О нет, Бабушка-королева! Что же ты раньше не сказала?

– Тебя разве поймаешь.

– Я не знала! Нужно было сразу сказать!

– А зачем я, по-твоему, кричу все утро? – Она сердито выдохнула. – Все, хватит прохлаждаться. Иди. Приведи себя в порядок. Постарайся выглядеть и вести себя как подобает принцессе.

Уходя, я обернулась и спросила:

– Кормилица?

– Что еще?

– А ты веришь в тевод?

Какое-то время она молча глядела на меня, потом наконец произнесла:

– Во что же еще верить, как не в тевод?

Довольная ответом, я стала спускаться по парадной лестнице.