Неизбежно то, что обе они принимают в расчёт не все факты и тенденции, которые сегодня действуют в мире, а только некоторые, выбранные по принципу «подходящих». Эта ошибка неизбежная, поскольку и в компьютерную эпоху у человека есть дар всё одновременно держать в голове; мы всегда что–то забываем. Другая, легко избегаемая ошибка состоит в том, что обе они — обе, не только оптимисты! — предполагают как само собой разумеющееся, что нечто, что однажды приведено в движение, теперь всегда и вечно будет идти дальше так же; в то время как обратное хорошо известно не только знатокам истории, но и простейшему жизненному опыту: снова и снова дела происходят как–то иначе, чем предполагают. Будущее — бог мой, действительно ли следует это говорить? — попросту нельзя предвидеть. Это естественно основная беда всей футурологии. Со всем научным манерничаньем она никогда не станет настоящей наукой.

Естественно, что оптимисты в 1967 году просмотрели кое–что, что им по праву сунули под нос пессимисты в 1972 году: что именно неслыханное расширение и интенсификация технологического покорения природы и эксплуатация природы, на которой основывались их предсказания, требуют гораздо больше энергии, сырья и также продуктов питания, чем мы сегодня имеем в своём распоряжении на Земле, или могли бы производить либо замещать имеющимися до сих пор методами. Однако и пессимисты в 1972 году просмотрели нечто: а именно то, что мы ещё долго не будем знать, какие ресурсы в действительности содержит Земля, и что также наши современные методы, например применяемые при получении продуктов питания и энергии, ещё вовсе не являются последним словом человеческой мудрости.

И если говорить об энергии: естественно, что запасы угля и нефти на Земле ограничены и однажды будут исчерпаны (если даже смогут быть найдены ещё новые), это видно каждому ослу. Но каждый, кто не осёл, знает также, что производство энергии путём расходования угля и нефти является только переходным состоянием, равно как и производство энергии посредством расщепления урана, которым мы хотим теперь продлить переходное состояние. В обозримом будущем мы будем получать энергию из водорода, посредством термоядерной реакции, и имеющихся запасов водорода должно хватить на пару миллионов лет, возможно дольше, чем будет существовать человечество. И что касается неизбежной голодной катастрофы: кто же говорит, что мы всегда будем питаться только зерновыми культурами и мясом животных — то, что мы, так или иначе, делаем лишь какие–то девять или десять тысяч лет? Тут существует ещё много других возможностей, которые уже открывает даже сегодняшняя химия, и если мяса животных и зерновых однажды действительно не будет хватать, то мы изменим свои привычки. Человек — очень изобретательное и очень способное к приспосабливанию существо; он расправился уже с совсем другими катастрофами, чем те, что изображают футурологические пессимисты.

Хотя тезис о «границах роста» был между тем многократно опровергнут, футурологический пессимизм стал очень модным — это гораздо более успешная мода, чем футурологический оптимизм в шестидесятые годы. И пожалуй следует спросить: почему? При этом мне бросается в глаза, что этот оптимизм возможно вовсе не заслужил в действительности названия «оптимизм»; многим людям «блага», которые он предрекает, кажутся вовсе не настолько благами, им при великолепной картине будущего, которую он рисует, станет вовсе не хорошо, а скорее это вызовет страх и тоску.