Сколько дней они провели в повозке? Сколько раз заходило солнце? В этот день им совсем не дали есть, а воды принесли только раз, и то лишь рано утром. Даже миссис Хоссак больше не стонала, так как ее сожженное жаждой горло не могло издать ни звука. Перестали плакать и дети. Мисс Кейр перестала корчиться, бормотать и просить пить и, наконец, просто затихла. Может быть, она умерла или только спала, как Лу? Или Лу тоже умерла?

Винтер смутно догадалась, что повозка едет по людным улицам. Слышались голоса, шум и ружейные выстрелы, а также непрекращающиеся отдаленные залпы мушкетов. Чувствовался запах вареной пищи. К ним присоединился целый набор острых запахов индийского базара: очищающего масла, навозного костра и пряностей: жареных зерен горошка, горячей пыли и гнили; сандалового дерева, сточных вод и горящего масла.

Шумы затихли, и, резко затормозив, повозка остановилась. Слышалось много разных голосов, грубых, сердитых, пронзительных и шепчущих. Наконец, верх повозки был отвязан и четыре прищуренных от резкого света, в полусознательном состоянии женщины были вытащены, чтобы закачаться и упасть на землю. Ноги отказывались им служить.

Около них стоял громко кричавший человек с обнаженным мечом в руке. Рядом с ним находился другой с мушкетом. Винтер подумала с совершенным равнодушием: «Они собираются нас убить». Тут к ней кто-то подбежал и поднял ее. Голоса, свет и кричащий человек закружились в круговороте, и наступила тьма.

Книга шестая

ЧЕРНЫЕ ДНИ

Глава 47

Винтер проснулась и обнаружила, что она в странной комнате лежит на низкой кровати. Было еще темно, но в первых проблесках света за окном уже угадывались очертания комнаты.

Очень давно она не лежала в опрятной и прохладной комнате. Опять, должно быть, начался дождь. Она с трудом приподняла болевшую голову и разглядела неясный силуэт глиняного кувшина на выцветшей циновке, расстеленной на полу. При взгляде на него ей опять захотелось пить, и она, в потемках нащупав кувшин, подняла его и принялась жадно пить и все никак не могла напиться; потом Винтер откинулась на спину и попыталась собраться с мыслями, но поняла, что это ей не под силу…

Она ни о чем не могла думать. Казалось, серый туман абсолютной безнадежности окутал ее голову, и она закрыла глаза, продолжая лежать неподвижно и чувствуя, как эта серость поглощает ее. Алекса нет, и с ним все пропало. Отныне нет смысла жить… даже ради Лу.

Мало-помалу светало. Первые мертвенно-бледные лучи растаяли, и небо окрасилось в красноватые тона — верный признак скорого наступления зари, и молчание сменилось знакомыми голосами, сперва слабыми и разрозненными, но с каждой минутой сливающимися в большой гул. Вот проснулись и защебетали птицы, вслед за ними громко закаркали сероголовые вороны. По дереву пробежала белка, потом заскрипело колесо колодца. В отдаленном храме запела морская раковина, и ее мелодию подхватил муэдзин, призывающий к молитве с минарета своей мечети: «Молитва важнее сна… важнее сна!» Защебетали скворцы, заговорили попугаи; мягко и однообразно затоковали вихяри, и, наконец, вдали послышались голоса людей.

Яркий свет ударил в прикрытые веки, и сероватая дымка в ее голове исчезла, как легкий утренний туман у реки, и медленно, почти незаметно, боль в сердце ослабела, уступив место миру и спокойствию.

Она почувствовала, как ослепительный край солнца показался на горизонте, и в закрытых глазах заиграли солнечные блики. Она открыла глаза и перед ней предстала картина, некогда виденная ею, когда она лежала в реке у Хайрен Минар, желая смерти. Она видела розоватое небо… листья, цветы и птиц, образующих некий симметричный рисунок.