Советник машет ладонью, разгоняя табачный дым – он мешает смотреть на собеседника:

– Надеюсь, вы не собираетесь позволить генералу продолжать передачу информации противнику? – он по-прежнему спокоен.

– Мы не можем арестовать генерала и не можем допустить его работы на врага. На войне гибнут и генералы. Смерть на поле боя, в отличие от ареста, только укрепит единство народа.

– Будете делать предателя героем?

– Мертвому генералу будет все равно, а герои Греции нужнее предателей.

Советник вглядывается в сидящего напротив специалиста, будто увидел его впервые, потом кивает и откидывается на спинку стула.

– Мне кажется, я могу у вас кое-чему научиться, товарищ начальник управления.

Он по-прежнему серьезен, но в уголках глаз прячется улыбка.

– Взаимно, коллега. Смерть генерала на боевом посту НАМ еще предстоит грамотно организовать.

Огонь лижет закопченный свод очага, наполняя небольшое помещение теплом и дымом. Седые космы поднимаются к стропилам, к крыше из сланцевых плиток, слоями висят над головами сидящих в охотничьей хижине мужчин. На неком подобии стола разложена немудрящая, но здоровая и сытная пища – сыр, копченая козлятина, соленые оливки. Один из мужчин отогревает у огня несколько задубевших на морозе лепешек. Капитан Карагиозис, ласково похлопав по налитому боку, выкладывает на стол немалых размеров бурдючок. Его высокие и плечистые, но сухие, жилистые подчиненные весело улыбаются, достают из мешков котелки.

– Кара, стоит ли? – Котовский радостей жизни не чурается, но пить чуть не на нейтральной полосе, даже не выставив часового? – А если макаронники полезут?

– Старый, но неглупый поэт сказал: «Мудрых предков тела уже сгнили давно, неужели тебя не прельщает вино?»

Капитан мил и обаятелен, будто сидит не в заваленной по крышу снегом конуре, а во дворе своего небедного дома, мятый котелок держит, как драгоценную чашу, красные бока которой расписаны сценами из приключений богов и героев.

– Не беспокойся, Алексий, с эвзонами можно пить, с нами нельзя напиться! А любители макарон сидят внизу и до утра носа не высунут из своих лачуг!

В самом деле – отчего бы не расслабиться немного? Хорошая компания, неплохая еда и бодрящее, сдобренное капелькой меда вино – на войне привыкаешь ценить маленькие радости, потому что именно они дают жизни вкус, цвет и запах, отгоняют от глаз живущую в рутине бытия серость.

– Ты почему не подпеваешь, Алексий? У тебя красивый голос, давай! – и капитан затягивает:

– Чистил и чистил родник я под сенью оливы седой!

Была не была, решает Алексей и подтягивает:

– Может, выйдет девица с кувшином с утра за водой!

От его рева в расположенном в долине селении начинают выть собаки, итальянский пулеметчик с перепугу выпускает в ночь пару очередей, но пулемет теряет голос, поперхнувшись на полуслове. Греки закрывают ладонями уши.

– Святой Дионисий, ну и глотка! – хохочет Карагиозис. – Клянусь чепцом моей матушки, пиринейские дурни решили, что в горах снова завелся Немейский лев! Этот идиот со страху смял в своем пулемете приемник для обойм, или я не эвзон, а настоятельница женского монастыря! Алексий, не надо больше петь, только слушай!

Капитан отхлебывает из котелка и хорошо поставленным баритоном продолжает:

Карагиозис командует батальоном элитной греческой легкой пехоты.