Тут же сидел притихший князь Владимир.

Его детское сердце инстинктивно чуяло правду в толках прислуги, что с князем не ладно.

Прислуга и дворня были убеждены, что стряслось несчастье.

Недавнее появление старого князя на его скамейке подтверждало в их глазах его неизбежность.

Маленькому князю было страшно.

Это происходило не от опасения, что что-нибудь случилось с отцом.

Последний был суров, резок и ребенок не любил его.

Ему было как-то беспричинно страшно.

Тяжесть всей атмосферы усадьбы предвещала недоброе.

Явившийся Гиршфельд, поздоровавшись со всеми, выслушал рассказ княгини о происшедшем, отправился вместе с Яковом к кабинету.

— Стучи! — сказал он ему.

— Да я со вчерашнего вечера раз двадцать изо всех сил колотил… — заметил тот, но все-таки принялся стучать.

Ответа не последовало.

Гиршфельд наклонился и стал смотреть в замочную скважину.

— Ключа-с нет, я смотрел, но их сиятельство всегда вынимали, запираясь изнутри.

День был яркий. Солнце как раз ударяло в закрытые окна кабинета и маленькие полосы света едва освещали обширную комнату, пробиваясь по бокам темных штор.

Оттоманки, на которой спал обыкновенно князь, стоявшей у стены, где были двери, не было видно.

— Надо послать за полицией, за становым! — выпрямился Николай Леопольдович.

— Разглядели? — уставился на него Яков.

— Фуражка и арапник князя лежат на стуле, следовательно он в кабинете! — отвечал Гиршфельд.

— Ахти, грех какой, чуяло наше сердце! — ударил себя по коленкам Яков и бросился исполнять приказание.

Николай Леопольдович отправился к княгине и сообщил ей о своем открытии и распоряжении.

— Не лучше ли отворить самим, может быть нужна немедленная помощь? — вставил Голь.

— Отворять без надлежащей власти неудобно. Мы не знаем, что встретим в кабинете. Что же касается до помощи, то если это продолжается со вчерашнего, вечера, то какой-нибудь час не составит разницы — становая квартира в пяти верстах… — отвечал Гиршфельд.

— Вам юристу и книги в руки… — согласился Голь. Княгиня заволновалась.

— Что же могло с ним случиться?

— Умереть мог, князюшка, все мы под Богом ходим, — заметил Голь.

— Как умереть? Ведь он эти дни был совершенно здоров, весел, ни на что не жаловался. Вы, доктор, ничего не замечали в нем опасного?

— Ровно ничего. Я полагал, что он меня переживет.

— Так как же это?

— Все Бог.

— Вам следует, ваше сиятельство, приготовиться ко всему… — скромно вставил Гиршфельд.

Княгиня сделала грустный вид.

Николай Леопольдович переменил разговор и стал рассказывать о смерти князя Дмитрия и о странном обручении княжны Лиды и Шатова.

На дворе, между тем, у крыльца собралась толпа народа из дворни и даже соседних крестьян.

В передней и на крыльце толпились лакеи и горничные.

Тут же вертелась и знакомая нам Стеша, все еще продолжавшая настаивать, что все это одна пустая прокламация, и что князь живехонек и здоровехонек.

— Просто его Яков Петрович проспал, да и поднял весь этот сумбур… — ядовито замечала она.

Яков был серьезен и не обращал на нее ни малейшего внимания, что ее еще более подзадоривало.

В толпе шли громкие разговоры. Стоявшие у крыльца перекидывались замечаниями со стоявшими на крыльце и наоборот.

Несомненно было одно, что или в кабинете что-нибудь случилось, или же на самом деле князя не было в нем, так как иначе этот шум непременно разбудил бы его и он прекратил бы его немедленно одним своим появлением с традиционным арапником.