— Отче нету… — вдруг снова забормотал он. — Мати нету… Один я еси и в хиже, и на всём свете подярилом…

— Один я и в хижине, и на всём свете под солнцем, — перевёл Игорь, подумав.

У Тани задёргался подбородок.

— А где твои… отче и мати? — сдавленным голосом спросила она и смахнула со щеки тёплую слезу.

— Все от глада мрем, — быстро заговорил паренёк, уловив, по-видимому, сочувствие в её словах. — Беда, беда! Рубища на чересах носим, на пепле спим… Тиун вельми хитёр: все дай да дай боярину! Мяса дай, мёда дай, гречихи дай! А что дать? Не токмо мяса, горстки гречихи нету! Беда, беда!

Таня обвела глазами хижину. Пусто в хижине. У стены голый помост, посредине холодный каменный очаг без дымохода. Пахнет в хижине задымлённым деревом, золой и давно не мытой одеждой. В маленькое оконце, затянутое бычьим пузырём, едва пробивались лучи солнца. Большой паук свил у оконца паутину и притаился под притолочиной, выжидая жертву.

— Как зовут тебя? — спросила Таня вздыхая.

Паренёк не ответил, должно быть, не понял вопроса.

— Встань, пожалуйста, с колен… Очень прошу…

Паренёк поднялся и, осмелев, открыл рот, чтобы сказать что-то, но в эту минуту за дверью прозвучал резкий мужской голос:

— Гордей!

Паренёк стремительно выскользнул за порог. Из сумрака хижины брат и сестра видели через открытую дверь, как к нему подошли два бородатых мужчины в синих кафтанах с бердышами в руках.

— Гордей, сын Микулы? — спросил один из бородатых.

— Так, — кивнул Гордей и поклонился.

— Отче твой Микула брал у боярина Путяты купу — одно гривно.

— О, тиун! Отче помер и мати померла… Нет у меня мяса и мёда, чтобы гривно стоили… нечем купу покрыть…

— Отче твой, — усмехнулся тиун, — ныне на перуновых лугах мёд пьёт, а купа его на твоей душе висит. До месяца сеченя должен ты был купу вернуть, а уж месяц цветень давно прошёл. По слову князя будешь ты отныне отрабатывать купу боярину Путяте. А надумаешь бежать хоть на полудень хоть на полуночь, все одно найдут тебя княжьи мечники, и будешь ты батогами бит.

— Так, — прошептал Гордей и снова поклонился.

— Ступай на дворище боярина Путяты, Гордей!

Тиун повернулся, чтобы уходить, но тут его взгляд скользнул в открытую дверь хижины.

— Что за отроки еси? — изумлённо воскликнул он, разглядывая необычную одежду Игоря и Тани. — Эка невидаль! Уж не варяги ли? Коли малые здесь, небось и большие близко… Давай-ка отведём их в детинец пред ясны очи князя Олега. Князь разберётся, что к чему.

И охраняемые тиунами с поднятыми бердышами Игорь и Таня отправились в новгородский кремль девятого века.

БОЛЬШАЯ ПАЛАТА

Сначала они шли берегом Волхова. Мутная река лениво плескалась о деревянный настил. Великие и малые лодии позванивали цепями, покачиваясь на волнах. Десятка два бородатых, но, как видно, молодых мужчин в холстяных рубахах ниже колен торопливо грузили на палубу большого судна бочки с мёдом и смолой и мешки с пенькой. Рослый купец в голубом кафтане зычно покрикивал на палубе:

— А ещё побыстрей, добры молодцы! Ныне плыть нам далече — аж за Русское море до самых греков!

Грузчики кряхтели и молча шлёпали босыми ногами по мокрому настилу. А неподалёку от настила, нисколько не боясь людей, сидели на воде два серых кулика.