Удар, посланный прямо в челюсть, был страшен: мотнувшись назад, голова Тифтуса безжизненно пала на грудь, он стал сползать с кресла, но Паркер коленом подтолкнул его обратно.

Паркер мгновенно обследовал Тифтусовы карманы. В твидовой куртке, кроме надушенного какими-то пошлыми духами лилового платка, не было ничего; в нагрудном кармане апельсиновой рубашки он обнаружил запечатанную пачку тонких сигарок с отвратительными фильтрами из пластика; в одном кармане изумрудных штанов сиротливо лежала плоская зажигалка, выгравированные на ней инициалы одаряемого и дарителя — “С. Ф. от Д. В.” к нынешнему владельцу зажигалки никак не подходили; в другом кармане, не иначе, как на счастье, обреталась кроличья лапка, а с нею — ключ от номера и мелочью — пятьдесят семь центов; бумажник был утоплен глубоко в заднем кармане этой замечательной по яркости одежды.

Паркер перебрал содержимое бумажника, обнаружив следующее: выданную Адольфу Тифтусу карту социального страхования; полученные им же в Неваде потрепанные водительские права; снимки четырех, вероятно, самых любимых Тифтусом, лошадей; моментальную фотографию самого Тифтуса, которую выплюнул ему фотоавтомат; в банкнотах — шестьдесят четыре доллара; истертую на сгибах вырезку из “Дейли телеграф”, где упоминался Тифтус на открытии ипподрома во Фригольде еще до войны; дырявую змейку перфоленты с двумя какими-то телефонами, записанными впопыхах; приторно-слащавую цветную фотографию двух субтильных китаянок, снятых в неприличных позах. Паркеру китаянки не понравились.

Вся эта дребедень не пролила ни лучика света на вопрос: почему в Сагаморе объявился незадачливый Тифтус... Телефоны начинались совсем с другого кода цифр, нежели в Сагаморе, об ипподроме здесь иные обыватели и слыхом не слыхивали, да старик Джо Шир и появлялся-то на бегах несколько раз в своей жизни — только когда с изумительной дерзостью брал ипподромные кассы... “Джо, слава Богу, был не игрок, потому и сохранял в наших кругах реноме человека, которому верили”, — со вздохом подумал Паркер, и тут же засмеялся парадоксальности своей мысли.

Разложив все находки, кроме ключа от номера, вновь по карманам злополучного щеголя, Паркер аккуратно перекинул Тифтуса, словно жрец жертвенного козла, через плечо, вынес его в холл на этаже и примостил в ближайшее кресло.

Холл, как, впрочем, и весь этаж, был абсолютно безлюден. Подумав, Паркер вернулся в свой номер, взял из стола Тифтусов пистолет, сунул его в карман, вышел, закрыл свою дверь на ключ, вновь взвалил на плечо Тифтуса, жутковато смотревшегося в этом крашенном масляной краской холле, и, мерно ступая, прошествовал мимо красной лампочки у выхода на лестницу.

Тифтус был легкий, как мумия. Паркер без труда поднялся с ним на его пятый этаж, прошел по пустому холлу к номеру Тифтуса, и вставил ключ в замочную скважину.

В номере Тифтуса все было именно так, как он и рассказывал. Нераспакованный чемодан брошен на кровать. В кресло швырнули верблюжье пальто с замахрившимся воротником и манжетами... Тифтус не лгал, — он и впрямь, все кинув как попало, бросился к Паркеру...

Подойдя к застеленной голубым покрывалом кровати, Паркер опустил Тифтуса возле чемодана, потеснив последний. В то же мгновение дверь ванной рывком распахнулась, и резко обернувшийся Паркер увидел бронзовую от загара женщину, с белым махровым полотенцем через плечо явившуюся в дверях. Весь ее наряд состоял из розовых мягких туфель без задников, на каблучках. При виде незнакомца она не смутилась, а, непринужденно покачавшись на каблучках, отставила поэффектнее ногу, подражая кому-то. Пшеничная копна волос, черный треугольник внизу живота, два ослепительно белых треугольника — на груди и на бедрах...

Плотная и крепкая, как смуглое ядрышко ореха, она вовсе не была толста; высокие скулы, зоркие, чуть раскосые глаза, чувственный рот... “Глаза карманницы, а рот проститутки”, — деловито отметил для себя Паркер.