– Эйгенвэлью, Эйгенвэлью, – бормотал он. – Я бы и сам лучше заделал корневые каналы. За что только мой приятель Уинсам вам платит?

– Где Стенсил? – спросил Уинсам.

– Вчера прислал записку; ее принес какой-то бродяжка в потрепанной армейской шапке образца примерно 1898 года. Что он, мол, будет в канализации, вышел на какой-то след. Кто его разберет.

– Не сутулься, – сказала жена Уинсаму, когда он, пыхнув закруткой, выпустил в телефонную трубку клуб дыма. – Распрямись.

– Эй-ген-вэлью, – стонал Харизма. Ванная создавала раскатистое эхо.

– Что? – спросила Рэйчел.

– Никто из нас, – сказал Уинсам, – никогда не совал нос в его дела. Если ему так хочется, пусть ползает по канализации. Не думаю, что Паола с ним.

– Паола, – сказала Рэйчел, – больная девочка. – И, разозлившись – но не на Уинсама, – повесила трубку, так как, обернувшись, увидела, что Эстер крадучись исчезает за дверью, одетая в ее белое кожаное пальто.

– Могла бы попросить разрешения, – сказала Рэйчел. Эстер то и дело заимствовала чужие вещи, а потом по-кошачьи ускользала.

– Ты куда собралась на ночь глядя? – поинтересовалась Рэйчел.

– Пройтись, – туманно ответила Эстер.

Если бы у этой твари был характер, подумала Рэйчел, она бы сказала: «Кто ты такая, черт возьми, чтобы я тебе докладывала, куда иду?» И Рэйчел ответила бы: «Я та, кому ты должна тысячу с лишним баксов, вот кто». Тогда Эстер впала бы в истерику и сказала: «Если уж на то пошло, я ухожу. Стану проституткой и вышлю тебе деньги по почте». А Рэйчел будет смотреть, как Эстер потопает к выходу, и когда она окажется у двери, произнесет последнюю реплику: «Ты прогоришь, тебе еще придется доплачивать клиентам. Убирайся к дьяволу». Хлопнет дверь, высокие каблучки процокают по ступенькам, прошипят и бухнут двери лифта, и – ура! – Эстер исчезнет. А на следующий день она прочтет в газете, что Эстер Харвитц, 22 лет, с отличием закончившая Нью-Йорк-сити Колледж, бросилась с какого-то моста, эстакады или высотного здания. И Рэйчел будет так шокирована, что даже не сможет плакать.

– Неужели это я? – вслух произнесла она. Эстер ушла. – Это, – продолжила Рэйчел на венском диалекте, – называется подавленная враждебность. Подспудное желание убить соседку. Что-то в этом роде.

Кто-то постучал в дверь. Рэйчел открыла, и в холл ввалился Фу с каким-то неандертальцем в форме помощника боцмана 3-го класса ВМС США.

– Это Хряк Бодайн, – сказал Фу.

– Мир тесен, – сказал Хряк Бодайн, – Я ищу бабу Папаши Хода.

– Я тоже, – сказал Рэйчел. – А ты что, сделался Купидоном для Папаши? Паола не желает его видеть.

Хряк швырнул свою белую шапчонку на настольную лампу, заработав очко.

– Пиво в холодильнике? – спросил Фу, расплывшись в улыбке.

Рэйчел привыкла к неожиданным вторжениям кого-нибудь из Братвы и их случайных знакомых.

– БУКАДО, – сказала она, что на языке Братвы означало: «Будь как дома».

– Папаша ушел в Среди, – сказал Хряк, укладываясь на кушетку. Он был невелик ростом, так что его ноги не свешивались с края. Он уронил волосатую руку, которая глухо шмякнулась об пол. Если бы не ковер, подумала Рэйчел, звук был бы куда звонче. – Мы с ним служим на одном корабле.

– Тогда почему ты не в Среди, не знаю, что ты имеешь в виду? – спросила Рэйчел.