— Вот и отлично, — кивнул Дорожкин и толкнул тяжелую дверь. Оказывается, в этом самом Кузьминске еще надо и прирасти? А что же бывает с теми, кто не прирос?

Прирасти к городку на первый взгляд казалось проще простого. Вокруг сияла чистота, травка была аккуратно пострижена, в урнах поблескивали вывернутые краями наружу пакеты для мусора, но мусора не видно было не только в урнах, но и вокруг них. Камни брусчатки блестели, словно смазанные маслом. Дорожкин начал озираться уже через десяток шагов, когда вдруг понял, что отсутствие бумажек и даже обычных окурков под ногами выбивает его из привычного мира покрепче, чем нимбы над головами, разговаривающие старухи в черной плитке или колтун паутины на машине теплой осенней ночью. Однако все перечисленное вполне можно было списать на временное помрачнение рассудка, а улица существовала наяву, под ногами, по ней можно было шагать, ее можно было разглядывать и даже трогать руками. Не запачкав ладоней, кстати. Еще через десять шагов Дорожкин начал относиться к чистоте как к само собой разумеющемуся и даже подумал, что бросить что-нибудь под ноги в такой обстановке довольно-таки непростая задача. Впрочем, с соблазном Дорожкину бороться не пришлось, потому как бытовым свинством он не отличался с детства, да и бросать ему было пока что нечего.

Дорожкин обошел детскую площадку, на которой пара карапузов копалась в песке, миновал торец очередного пятиэтажного гиганта, уважительно хмыкнул в сторону красной, в английском стиле, будки таксофона с надписью «Местная связь», пригляделся к табличкам на перекрестке и понял, что отныне его адрес — улица писателя Николая Носова, дом номер пятнадцать, квартира тринадцать. Ничего мистического в собственном адресе Дорожкин не обнаружил, пожал плечами и пошел вниз по улице писателя Бабеля, по которой ему навстречу ползла очередная маршрутка. На лобовом стекле старенького, но бодрого «мерседеса» сияла неоном цифра «два», а на боку значился ее маршрут — «улица Бабеля — улица писателя Николая Носова — улица Сталина — улица Мертвых — улица Бабеля». Дорожкин вздрогнул, перечитал еще раз, но слово «Мертвых» никуда не делось.

«Угораздило же кого-то заполучить такую фамилию, — подумал Дорожкин. — И не только заполучить, но и прославить ее. А если серьезно, чем лучше фамилия, к примеру, Долгих или Косых, чем та же фамилия Мертвых? Да ничем». Тут же в голове всплыло, что и улицы имени Сталина до сей поры Дорожкину не попадалось, ну так чего было задумываться по этому поводу? Городок закрытый, один раз назвали, а потом просто не стали переименовывать.

«Просто не стали переименовывать», — успокоил себя Дорожкин, хотя перекресток улицы Сталина и улицы Мертвых представился ему не самым приятным для полуденной прогулки местом в любом городе.

Тем не менее под ногами царила все та же чистота, кроссовки не расшнуровывались, солнце светило в лицо, теплый ветерок ласкал через ветровку спину, а щебечущие детишки с ранцами, которые то и дело попадались навстречу, способны были привести в хорошее расположение духа даже закоренелого неудачника. За спиной заурчала маршрутка, которая двигалась в направлении, противоположном движению маршрутки номер два. И точно, на стекле у нее сияла цифра «один», а маршрут был указан обратным образом — «улица Бабеля — улица Мертвых — улица Сталина — улица писателя Николая Носова — улица Бабеля». Водитель маршрутки помахал Дорожкину через стекло, Дорожкин помахал ему в ответ и на первом же перекрестке перешел через широкую улицу, которая, как и следовало ожидать, называлась улицей Ленина. У тротуара Дорожкин уступил дорогу мальчишке-велосипедисту, помахал водителю еще одной маршрутки с номером четыре, которая, скорее всего, курсировала именно по этой улице, и продолжил движение вниз по Бабеля, приметив следующий перекресток, за которым поднималось особенно высокое и громоздкое здание все из того же темно-красного кирпича.