— И что? — Старуха теперь уже и вовсе ничем не отличалась от обычных старух, к которым Дорожкин привык в родной деревне. — По всяким поручениям? Я вот тоже напишу на бумажке, что я самая главная ведьма в деревне, и что тогда? Нешто мне это славы прибавит? Пошли, бедовый, покажу тебе корову. Она в сарае сейчас стоит, да. С обеда гроза грозилась, вот я и загнала. А теперича чего уж выгуливать? И спрячь свою папку, спрячь. Нечего меня казенным колдовством дивить. Я захочу — ваш Кашин-Малашин, из-за стола не вставая, обделается, и обделывался уже, а в папке этой и строчки не появится о том, кто это умыслил. Вот, смотри. Увидел? Что замер-то? А? Что?

Коровник, к которому старуха подвела Дорожкина через заполненный вальяжными курами двор, был пуст. Запах навоза мешался с запахом животного, которое исчезло из коровника только что. На присыпанных сеном половицах лежал свежий коровий лепех и валялось чуть примятое оцинкованное ведро, а коровы не было.

— Запираете? — Дорожкин вытащил из кармана авторучку, подумал, сунул папку под мышку и выудил из другого кармана блокнот.

— Что? — ошеломленно переспросила старуха и тут же начала краснеть и надуваться.

— Я насчет дверей, — объяснил Дорожкин. — Двери были заперты? И куда могли увести вашу корову? Наверное, далеко-то увести не могли? В лес если только? А зачем? Как она выглядела-то?

— Как все коровы! — зарычала старуха и запричитала что-то вполголоса, закатила глаза, выставила руки перед собой и пошла, пошла странной, покачивающейся походкой по коровнику. Зашевелились, поползли в стороны соломинки, взметнулась вверх крохотным блестящим смерчем вода в поилке, зашуршали веревки и тряпки, развешанные по гвоздям. Дорожкин было шевельнулся, открыл рот, чтобы предупредить о сохранении следов, но старуха выставила в его сторону два пальца, и лицо младшего инспектора обожгло льдом.

«Чудес не бывает», — постарался приободриться Дорожкин, но не смог вымолвить ни слова, попятился из сарая наружу и только и успел увидеть, что старуха подхватила вилы и что-то вычерчивает по полу коровника, размазывая все тот же коровий лепех.

— Все. — Через минуту Шепелева вышла во двор, захлопнула за собой ворота и устало опустилась на скамью. — Сейчас.

— Что «все»? — наконец справился с окоченением Дорожкин и принялся корчить гримасы, разминая замерзшие щеки.

— Все, — повторила старуха и вытащила из кармана платья пачку болгарских сигарет. — Куришь?

— Нет, — утомленно пробормотал Дорожкин.

— Молодец, — кивнула старуха, щелкнула по пачке, вытащила губами подскочившую сигарету, чиркнула спичкой, затянулась. — Да ты не стой, болезный. Садись рядом, места много, не бойся, не трону.

— Те самые, болгарские, «Ту-104»? — поинтересовался Дорожкин, присаживаясь на край скамейки. — Мне в деревне заказывали, что-то я не нашел прежних.

— Плохо искал, — выпустила кольцо дыма старуха. — Хотя кто знает. У меня-то запас. Как тебе городок?

— Хороший городок, только какой-то ненастоящий, — пожал плечами Дорожкин. — Мы корову-то искать будем?

— А чего ее искать? — снова пыхнула дымом старуха. — Корова ведь не курица, в окно не сунется. На заднем дворе у меня собака. Хорошая собака, поверь на слово. Такая только посмотрит на тебя — просить будешь, чтобы проглотила, не разжевывая. За курятником гуси. Забор. Да и ворота пусть и не на замке, а не умеючи не откроешь. На месте корова, считай, что на месте. Только подождать надо.