— Извините, сеньор — но позвольте спросить, куда мы идем?

— Вы имеете желание идти куда-нибудь?

— Вовсе нет, сеньор; однако, признаюсь вам, что я вообще люблю знать, куда я иду.

— Это показывает человека здравомыслящего. Мы идем ко мне — вам это неудобно?

— Вовсе нет! Вы говорили, сеньор, что я человек счастливый.

— Да, я повторяю: я нахожу вас очень счастливым.

— Гм! Вы знаете пословицу, сеньор: «Каждый знает отчего ему ногу жмет»?

— Справедливо, а разве у вас «жмет» ногу?

— Увы!.. — сказал Царагате, вздохнув.

Полковник поглядел на него с лукавым видом.

— Я понимаю ваше горе, — сказал он, — оно тем сильнее, что ему помочь нельзя.

— Вы думаете?

— Утверждаю.

— А может быть, вы ошибаетесь?

— Полноте! Вы так любезно отдаете себя в распоряжение тех, кто хочет отмстить за обиду, а принуждены отказаться от своего собственного мщения.

— О-о! Сеньор, что это вы говорите?

— Я говорю правду: вы ненавидите этого француза, о котором еще сегодня мне говорили, но вы его боитесь.

— Боюсь! — вскричал Царагате с гневом.

— Я так думаю, — бесстрастно отвечал полковник, — и для доказательства моих слов я, не зная даже этого человека и не имея никакого интереса во всем этом, буду держать с вами пари, если вы хотите.

— Пари?

— Да.

— Какое?

— А такое, что в двадцать четыре часа, даже при помощи ваших двенадцати товарищей, вы не осмелитесь отмстить вашему врагу.

— А в чем будет состоять ваше пари, сеньор?

— Боже мой! Я так уверен, что ничем не рискую, что держу пари в сто унций. Хотите?

— Сто унций! — вскричал разбойник и глаза его сверкнули алчностью. — За такую сумму я убью родного брата.

— Вы хвастаетесь, сеньор!

— Вот ваша дверь! Стало быть, мне не нужно идти дальше. Вы сказали сто унций, не правда ли?

— Сказал.

— Прощайте! Начинающийся день не кончится без того, чтобы я не был отмщен.

— Что ж, увидим. Спокойной ночи, сеньор Царагате!

Полковник вошел в свой дом, бормоча про себя:

— Кажется, я недурно устроил, если проклятый француз ускользнет от ищеек, которых я напустил на него, то это будет настоящий демон, как думает дон Себастьян!

ПОСЛЕ СВИДАНИЯ

Стало быть, охотнику стоило сделать только несколько шагов, чтобы вернуться домой по выходе от генерала; но, подозревая, что дон Себастьян прикажет следовать за его каретой, он приказал кучеру отправиться в Аламеду, а оттуда в Букарели.

Было уже довольно поздно, так что аллеи Аламеды были совершенно пусты.

Этого, без сомнения, желал Валентин, потому что посреди аллеи он сделал знак кучеру остановиться и вышел из кареты со своими товарищами, приказав кучеру внимательно смотреть за лошаками (в Мехико в экипажи не запрягают лошадей) и не позволять подходить к карете, из боязни одного из тех неожиданных нападений, которые так часты в этом месте и, в особенности, в этот час; три товарища вошли в тенистые аллеи, где скоро исчезли, стараясь, однако, и не слишком удаляться, чтобы в случае тревоги успеть прийти на помощь кучеру.

Валентин, как и все люди, привыкшие к жизни в пустыне, то есть к обширным просторам не доверял каменным стенам, толщина которых, по его мнению, была неплохим убежищем для шпионов; поэтому, когда ему приходилось толковать о важном деле или сообщать своим друзьям что-нибудь серьезное, он предпочитал (несмотря на старание, с каким был выбран его соотечественником дом для него, несмотря на то, что слугами у него были преданные друзья) — отправляться или в Аламеду, или в Букарели, или в окрестности Мехико, где, поставив часовым Курумиллу, то есть человека, которому он доверял вполне и которого чутье, да простят нам это выражение, было непогрешимо, он надеялся безопасно доверить свои задушевные тайны друзьям, которых он созывал на эти странные совещания на открытом воздухе.