|
– Бог мой, – восторженно воскликнула она, обращаясь к Бенедикту, – посмотрите же, как прекрасна моя Валентина! Валентина зарделась, а Бенедикт зарделся еще пуще. Луиза была слишком опьянена своей радостью и не заметила их смущения. Она осыпала сестру поцелуями, и когда Бенедикт чуть ли не силой вырвал Валентину из объятий Луизы, та обрушилась на него с упреками. Но тут же, спохватившись, сколь несправедлив ее гнев, стремительно бросилась на шею своему юному другу, уверяя, что готова отдать всю кровь до последней капли, лишь бы отблагодарить его за это великое счастье. – Дабы отблагодарить вас, я попрошу Валентину последовать моему примеру, – добавила она. – Валентина, не откажи тоже дать сестринский поцелуй нашему Бенедикту за то, что он, очутившись наедине с тобой, вспомнил бедняжку Луизу. – Но это будет уже второй раз в течение одного дня, – краснея, возразила Валентина. – И последний раз в моей жизни, – добавил Бенедикт, преклоняя колено перед юной графиней. – Пусть же второй поцелуй изгладит память о той муке, с какой достался мне первый, хотя вы в этом и неповинны. Красавица Валентина уже обрела свою обычную безмятежность, но какая то тень прошла по ее безгрешному челу, а взор устремился к небесам. – Бог свидетель, – проговорила она, – поцелуй этот, данный от всей души, выражает всю глубину моего уважения. И, склонившись к юноше, она легко коснулась его лба губами. Он не посмел ответить ей тем же, не посмел поцеловать хотя бы кончики ее пальцев. Бенедикт поднялся с неизъяснимым чувством уважения и гордости. Никогда еще не доводилось ему ощущать такой сладостной задумчивости, такого нежного волнения, разве что в тот день, когда он, набожный и благочестивый подросток, пошел к первому причастию, – то был прекрасный день, весь напоенный благоуханием ладана и распускавшихся цветов. Они выбрались из сада фермы тем же самым путем, и на сей раз Бенедикт, шедший впереди Валентины, чувствовал себя совершенно спокойным. Поцелуй как бы связал их священными братскими узами. Обоюдное доверие росло с каждой минутой, и когда они распрощались у ворот парка, Бенедикт дал слово как можно скорее сообщить Валентине о Луизе. – Я не смела вас просить, – призналась Валентина, – и, однако, я от души этого хочу. Но матушка слишком строго придерживается светских условностей! – Я готов снести любое унижение, лишь бы услужить вам, – ответил Бенедикт, – и скажу не хвалясь, что не остановлюсь ни перед чем и никого не поставлю в неловкое положение. Он отвесил глубокий поклон и исчез во мраке. Валентина подъехала к дому по самой темной аллее парка, но вскоре она заметила среди листвы, под сводами зелени, свет и движущиеся огни факелов. Весь дом был в тревоге, и графиня, которая готова была чуть ли не целовать руки кучеру, учинила разнос лакею, унижалась перед одними, гневно кричала на других, рыдала как мать и тут же командовала всеми как истая королева; пожалуй, впервые в жизни она взывала к милосердию чужих людей, ожидая от них помощи. Но, узнав топот иноходца Валентины, вместо того, чтобы радоваться, она впала в ярость, молчавшую до сих пор под влиянием тревоги. Дочь прочла в материнских глазах лишь злобу за то, что ей посмели причинить такие страдания. – Откуда вы явились? – громко крикнула она, вцепившись в Валентину с такой силой, что та чуть не рухнула с седла. – Вам, как я вижу, нравится играть моими чувствами! А вы не подумали, что выбрали весьма неудачный момент, чтобы мечтать при луне и блуждать по дорогам? Неужели, по вашему, прилично заставлять ждать себя в такой поздний час, заставлять меня выносить все ваши капризы, когда я изнемогаю от усталости? Так то вы уважаете родную мать, я не говорю уже о дочерней любви! Она повлекла за собой Валентину в гостиную, осыпая ее самыми горькими упреками и самыми жестокими обвинениями. |
