Только в Голливуде.

У выхода из кинотеатра – трогательным памятником захолустной любезности – стоял тощий лысеющий директор средних лет и каждому из пяти своих клиентов твердил:

– Спокойной ночи. Надеюсь, вам понравилось.

– Надо было ему сказать, какое я получила удовлетворение, – заметила ты, когда мы переходили улицу, узкую и обездвиженную, обрамленную темными витринами, отражавшими лишь друг друга.

– Ты так шумела – я думаю, он понял.

– Я была весьма благоразумна.

Держась за руки, мы молча прошагали почти квартал, а потом ты спросила:

– Как думаешь, Джиллиан надо было к Максу уходить?

Я замялся.

– Вряд ли имеет смысл спрашивать меня.

Ты озадачилась; потом до тебя дошло.

– Я не про нас говорю, – раздраженно сказала ты. – Я про двух киношных героев.

– Угу. Сходства совсем не уловила?

– Ты как-то мало похож на человека, ремонтирующего железки.

– Я имею в виду ситуацию. Треугольник. Герои… типажи.

– Пожалуй, незначительное сходство есть.

– Если тебя не устраивает «Класс», – сказал я, – пошли, найдем видеопрокат и возьмем «Касабланку». Любимое кино. Ты с мистером Нобелевская Премия Мира летишь спасать планету. Я ухожу в туман с галльским петушком-копом.

Ты подавила улыбку; не готова меня простить. После паузы спросила:

– А Клод Рен разве гей?

– Господи, откуда мне знать?

– Не хочу ссориться, – холодно сказала ты.

– Меня устраивает.

Ты заговорила снова только в конце квартала:

– Я же не хочу возвращаться.

– Разумеется хочешь. Но подчас тебе хочется не хотеть.

– Это еще не все, – обиженно ответила ты.

– Ну ладно. Под два часа.

Ты остановилась у обочины.

– Я каждый день думаю уйти, – сказала ты. – Планирую. Но только хочу сделать последний шаг – и ни в какую. Не могу сделать ему больно.

Эту песню я уже слыхал – «Не Могу Сделать Ему Больно». Первые пять лет нашего романа она крутилась в тяжелой ротации. Мелодия ничего – стихи отстойные. А вот каждый-день-думаю-уйти – это что-то новенькое.

– Что ты хочешь услышать? – спросил я. – Мои аргументы? Закончились аргументы. Я шесть лет назад все вывалил.

– Не хочу аргументов. Хочу, чтоб ты понял!

Подошла молодая негритянская пара, и ты умолкла. Они шли обнявшись, девчонкина голова лежала у парня на плече. Девчонка – в спортивной куртке университета Майами, размеров на десять больше, чем нужно. Проходя, парень бросил нам тихое «привет», а девчонка скользнула взглядом и мило улыбнулась. От безмятежности их союза рассеялось негодование, уже накрывавшее нас, и мне захотелось невинности и простоты.

– Наверное, думаешь, у одного тебя так. – Ты чуть не плакала. – Одному тебе трудно. Тебя оставить… как будто меня на кусочки разрывает.

Я хотел возразить, что ты сама и разрываешь, но не мог рта раскрыть.

– Я не знала, смогу ли жить. Моррис меня касался, а мне хотелось блевать. Теперь полегче, но… Я больше в этом мире без тебя не могу. Я не знаю, что делать.

Столько призывов сражались за мое внимание – все они друг друга обнулили. Я был пуст, уничтожен. Капли дождя испещряли тротуар, метили мне кожу онемелыми точками.

Ты обхватила меня за шею, прижалась лбом. Все в тебе стало ясно и безошибочно.