— О, хорошо; для старика хорошо. Так ты мой внук Гарри? Ну, очень рад. Вы можете идти, мистрисс Мешин; притворите дверь, да прошу не подслушивать в замочную скважину.

Мистрисс Мешин вышла, ворча, из комнаты и захлопнула за собою дверь.

— Она ужасно сердитая, — сказал старик, — а при мне никого больше нет. Невесело лежать в постели, в душной комнате; а еще скучнее, когда ходит за тобою этакая старуха; просишь ее поговорить — молчит, просишь замолчать — говорит. Ну, очень рад тебя видеть. Надеюсь, ты не уйдешь сию же минуту, как сделал брат твой, Том. Мне ведь решительно не с кем поболтать. Ну что, нравится тебе море?

— Берег лучше.

— Все матросы поют эту песню. А я охотнее вышел бы в море, чем лежать тут целые дни и месяцы. А все оттого, что в старину, бывало, день и ночь бродил за браконьерами; тогда я не знал, что значит прилечь, — так вот теперь и отлеживайся. А велико, должно быть, море?

Я был рад, что старик в полном и здравом уме; выслушавши его замечания насчет своего сына и моих мнимых братьев и сестер, о которых я от него же узнал многое, я простился и обещал прийти к нему на следующее утро.

Возвратившись в гостиницу, я мог уже отвечать на все вопросы относительно моих предполагаемых родственников и в свою очередь пустился расспрашивать о фамилии владельцев Кольвервуд-Галля. К вечеру сошлось в гостиницу множество народа, поднялся шум, закружились тучи табачного дыму, и я ушел спать. На другое утро я пришел к старому Робертсу, и приход мой очень его обрадовал.

— Ты добрый мальчик, — сказал он, — что пришел навестить больного старика, к которому по целым неделям ни души не заглядывает. Расскажи же мне, что ты видел в последнюю твою поездку.

— В последний раз я был на почтовом пароходе. Он шел из Дувра в Кале.

— Это должно быть весело; куча пассажиров!

— Да; и как бы вы думали, кого видел я на этом пароходе? Из ваших знакомых.

— Кого же?

— Леди Р** и с ней того молодого джентльмена, который, говорят, служил у нее прежде лакеем.

— О, в самом деле? — сказал старик. — Так наконец она таки поступила с ним по правде? Рад, очень рад, Гарри; от этого и мне легче на душе. Я дал слово хранить эту тайну и хранил ее; но когда смерть не за горами, так нелегко хранить такого рода тайну, и я не раз говорил моей дочери. ..

— Тетушке Грин?

— Да, твоей тетушке Грин; да она ничего слышать не хочет. Мы оба поклялись молчать, и она утверждает, что клятва нас связывает, и что, кроме того, за молчание нам платят деньги. Ну, слава Богу! Как камень с сердца свалился!

— Да, — отвечал я, — теперь вы не обязаны молчать.

— Ну, каков же он собою? — продолжал старик.

— Молодец, — отвечал я. — Настоящий джентльмен.

Я не могла не засмеяться этой выходке Лионеля, хотя он сказал совершенную истину. Лионель заметил это и сказал:

— Не удивляйтесь, мисс Валерия, что я сам себя хвалю; у нас в кухне часто говаривали: бедный слуга только на это иногда и может понадеяться.

— Продолжайте.

— Он был славный мальчик, когда жил еще здесь, — сказал старик. — Но его увезли отсюда шести лет, и с тех пор я его не видал.

— Говорят, он похож на леди Р**.

— Почему же и не так; очень может статься. Она была в свое время тоже хороша собою.

— Я слышал эту историю, дедушка, — сказал я, — теперь вы не обязаны молчать, так расскажите мне ее, пожалуйста, в подробности.