Теперь носами хлюпали обе. Младшенькая всё же решилась:

    – Ну, Зимушка, дальше-то что? Не замёрзла Пригляда?

    – Мёрзнуть не больно, – сказала старшая рассудительно. – Как будто заснёшь.

    Я покрепче прижала к себе сразу обеих, в точности так, как меня саму когда-то прижимал к груди дедушка, собой заслонял от страха и темноты.

    – Бежала, бежала Пригляда… не стало ей моченьки, сапожки в снегу потерялись, платьице об острые сучки изорвалось. Стала уже её метель укрывать пуховой периной, как вдруг сквозь сон слышит Пригляда, окликает её голос знакомый, отозваться велит. Собралась она с силами, крикнула, согнала смертную дрёму… Глядь, а над нею зеленоглазый стоит. Наклоняется, на руки поднимает…

    – Это ей во сне приблазнилось? – спросила старшая.

    – Нет. Въяве было.

    Тут я подхватила сестрёнок вместе с шубой и пошла через двор. Они поняли, что басни конец, и дружно заныли:

    – А потом что? Про свадьбу-то расскажи!

    – Свадьбу вам, – я усмехнулась. – Я там не была, медов не пила. Знаю только, он ей сказал: подле тебя сердце оттаяло. Так-то вот, а теперь шасть на полати, да не топочите, негодные!

    Даже не знаю, кто кого больше потешил, я сестрёнок или сестрёнки меня, кто возле кого больше согрелся. Я вернулась в клеть и, помню, подумала: а может, не так всё и плохо, не такая кругом печаль беспросветная? Я улеглась и сонно уже подумала: кабы мать мне уши не оборвала за такие-то сказки. Скажет ведь – сама вредоумствует, и малых туда же…

    Молчан вскочил с низким ворчанием, когти скрипнули по берестяному полу. Я открыла глаза и услышала:

    – Зимка, спишь?

    Ярун. Молчан тоже узнал его и улёгся, вздохнув. Я недовольно отмолвила:

    – Сплю!

    – Ты вот что, – сказал Ярун. – Тут при мне Соболёк, ну… который лаял тебя. Прощения просит.

    Я спросила во тьму:

    – Сам выдумал или подсказал кто?

    За стеной завозились, кашлянули. Ярун и вправду был не один. Я сказала злей, чем хотелось бы:

    – Дадите, что ли, поспать!

    Я лежала и думала. В детстве мне мстилось – у каждого есть Тот, кого он всегда ждёт. Потом подросла, поняла: не у каждого, лишь у немногих. Спроси семерых, шестеро брови сведут – что ещё за диво неслыханное? Моё вешнее солнце было бы им огоньком на болоте, ведущим в трясину с проторённой, надёжной тропы. А мне их ясная жизнь была вовсе не жизнью – сном тяжким вроде того, что мучил Злую Берёзу… Не могу лучше сказать.

    И ещё. Хороша баснь, покуда баешь её впотьмах малым сестрёнкам. А наяву поди так поживи! Моей, может, Пригляде всех меньше досталось. Зря, что ли, в любой басни реки огненные вброд переходят, сапоги железные стаптывают, короваи медные изгрызают?.. Так-то вот. Торной тропкой и легче оно, и много бесстрашней. И пальцем в тебя не тычет никто.

    Не таких, как я, гнули, смирят и меня. У самой разума недостанет – стрыя-батюшку призовут, чтобы сломал. Усовестят хоть вот за Соболька. Дому подпора нужна, роду продление. И через двадцать лет, в серый пасмурный день, я с трудом вспомню нынешнее: да было ли, вправду кого ждала? Радугу видела впереди?.