Была здесь долгая храмина с рядом светлых окон, разделённых затейливыми резными столбами, – честная гридница. Там они сходились на пир, на беседу и на совет: седые бояре, отчаянные кмети, иначе рекомые гриднями, юные отроки и сам воевода. Плечом к плечу с гридницей высился тёплый сруб под толстой заснеженной крышей – дружинная изба. Здесь они жили, и ворчливые старцы скорбели о временах, когда сквозь такие дома проходила вся молодость племени, а не та малая часть, что решалась совсем подарить себя воинской службе. Былые мужские дома ставились в потаённой крепи лесов; Нета-дун далеко глядел в море и был бесстрашен и знаменит…

    Поглядишь и задумаешься, крепость выросла при деревне или наоборот. Уже ныне текла сюда семья за семьёй: корел-погорелец, Словении, весин с брюхатой женой и малыми детками – поближе к варяжскому соколу, подалее от разбойного ворона, от полосатых северных парусов… Ещё минует времечко – нынешние безусые парни поведут пригожих девчонок вокруг священных ракит. А там обоймут выселки новым забралом – вот и встал на крутом берегу новорожденный град, которому сам Нета-дун станет детинцем…

    Говорю, ибо мне суждено было это увидеть. Но тогда ничто не вставало из небытия, не блазнилось под радужным солнцем, в густом морозном дыму.

    Велета повела меня к дружинной избе, прямо во влазню. Яруну сказали обмести сапоги и дали войти внутрь. Изнутри дышало добрым теплом; после залитого солнцем двора я с трудом различила широкие лавки, полати над ними – верхние и нижние ложа, как здесь говорили, – да вроде оружие, мерцавшее на стенах. Я намерилась войти следом за побратимом, но Велета свернула в сторону, ко всходу, о который я немедленно стукнулась впотьмах головой. Позже я выучилась взбегать по крутым узким ступеням, не глядя под ноги и не спотыкаясь. Наверху были двери в две разные горницы.

    – Вот здесь, – сказала Велета и потянула левую дверь. И добавила, похлопав по правой: – А тут братья живут, Якко и Бренн.

    Вошла, разожгла одну от другой две лучины и вставила в железный светец.

    Дома только у дядьки да у женившихся братьев были особые ложницы… Я для себя ни о чём подобном даже не помышляла. Сколько помнила, пищали рядом сестрёнки, сбрасывали одеяло и плакали, не умея укрыться. А то забывались во сне, и кому бежать с ними во двор? Теперь возросли, и я ночевала в клети от снега до снега. В клети никто не толкался, не норовил привязать косу к полену…

    Здесь была почти такая же клеть, только стены не промерзали. И спала Велета не на полу, а на мягко устланной лавке. У меня громоздились кадки с припасами, стояли старые лыжи, копья, остроги, висели свёрнутые сети и жилы для новых тетив. У Велеты стоял против лавки круглый сундук, наверное, с приданым. Сторожила сундук роскошная шкура зимнего волка, а поверх лежала забытая прялка. С прялкой Велета была навряд ли проворней, чем с лыжами.

    Я повела глазами, ища, где бы в этой ухоженной горнице приткнуть свой замызганный кузовок… Велета с состраданием озирала мои меховые штаны, с которых уже опадали на чистый пол капли оттаявшей влаги.

    – Вечерять позовут… – молвила она нерешительно. – Ты погоди, я чернавушек кликну… платье тебе подберём какое ни есть…

    Я не знаю, бросилась мне кровь к щекам или нет. Славная девочка определённо решила, что я учёна была только метать топоры, что меня, из лесу пришедшую, надо будет учить вдевать нитку в иголку… если не ложку в руке держать…

    Я торопливо склонилась над кузовом, скрыв от Велеты, какой он был страшный внутри, черным-чёрный от ягод, грибов и просто от времени.