- Я слушаю, - сказал я.

- Чего вы хотите?

- Почему вы убили свою дочь?

Он вздернул голову и взглянул на меня.

- Я трудился над этим всю свою жизнь...

- Под "этим" вы подразумеваете...

- Создание межмировой платформы. Обитаемого места, где можно передвигаться по коридорам и ходить в другие миры как в соседние комнаты.

- Что ж, в таком случае вы сумели сотворить место, где заходят в комнаты, а оказываются совершенно непонятно где.

Атрант покачал головой.

- Это уже пустяки, рутинное дело. Просто вопрос правильного расположения зеркал. Главное - принцип, и он работает. Именно так можно попасть в Чертоги Правосудия и в замок в Хаустауне. Платформа работает.

- Хорошо, я вам верю. Она работает. И?

- Всю свою жизнь. Более трех с половиной тысяч лет посвятил я этому.

Это в сто раз больше, чем вы живете на свете.

Я не стал ни поправлять его подсчеты, ни подмечать, что теперь-то понятно, почему зеркала у него неправильно расположены. Просто сказал:

- Что ж, пусть так. Но это не объясняет...

- Три. Тысячи. Пятьсот. Лет. И после всего этого - она, моя собственная дочь, получит всю славу.

- Но ведь она решила задачу, не так ли?

- Нет! Ее решил я! Это я организовал, чтобы она родилась в Чертогах! Это была моя идея! Я устроил, чтобы она получила силу, способность ходить между мирами, неся с собой реальность, словно кусок нити, привязать в одном месте и перенести в другое. Дом Валлисты учредил премию. Премию за величайшую разработку, за сооружение того, что никто более не способен был построить. И за все время существования Дома эта премия...

- А вы сжульничали, чтобы ее получить?

Он фыркнул как щенок.

- Это не жульничество. Я выстроил вещи такими, какими им надлежало быть.

- Отлично. Вы получили эту грамоту в золотой рамочке, - кивнул я, уверен, будь я атирой, я бы вас понял, а будь я валлистой, даже позавидовал бы. Но я всего лишь простой скромный выходец с Востока, поэтому спрошу: ну и что?

- Ну и что? Ну и что? Вы что, меня не слышали?

- Я вас отлично слышал. Вас озарило идеей выковать из собственной дочери инструмент, и у вас получилось, и вас теперь волнует только то, чье имя впишут в исторические хроники. Я вас отлично слышал, просто не поверил. Что же это за никчемный набор кожи и костей, который беспокоится об этом больше, чем о собственной дочери? Я уж молчу о вашей жене: ей ведь тоже пришлось умереть ради светлой идеи. В силу причин, которые вас совершенно не касаются, я могу видеться со своим сыном лишь раз в месяц.

Иногда - раз в неделю, если мне улыбается судьба. И это лучшие дни в моей жизни. Да, я готов принять, что для кого-то, возможно, семья - не главное.

Пусть. Но вы убили собственную дочь, а теперь пытаетесь стереть саму память о том, что она... знаете, вы, наверное, самый отвратительное и никчемное драгаэрянское отродье, какое я когда-либо видел, а ведь я убил немало таких гадов, и все они этого заслуживали. Право, я впечатлен.

С тем же успехом я мог бы и не расходовать дыхания, потому что все, что он на это ответил, было:

- Нет смысла пытаться заставить вас понять.

- Вы правы, - согласился я, - никакого смысла.

- И что вы собираетесь делать теперь?

- Вернусь домой, найду место, где дают приют выходцам с Востока, и буду несколько часов кряду принимать ванну, смывая вашу мерзость со своей души.

На это он достойного ответа подобрать не сумел и просто изобразил отвращение.

- Но ведь и это еще не все. Вы запечатали особняк. Никто не может ни войти, ни выйти. Вы держите всех своих слуг в прошлом, где им не с кем говорить, оставив лишь троих, да еще вашу ручную танцовщицу, которая для вас слишком хороша. И вы запечатали двери, чтобы они не смогли уйти. Вот только я вошел, и вы никогда не сможете узнать, что случилось.