– Ишь какой! – то ли восхитился, то ли выругался в адрес старика Лысый, сбросил рюкзак и быстро зашагал к чернеющей на серокаменной стене двери. – Эй, хозяин! – заорал он, стукнул для приличия кулаком в дверь, а затем легко открыл ее. – Жди меня здесь, – буркнул он Митьке.

И хоть парню ужасно хотелось поглядеть на жилище отшельника изнутри, он остался с рюкзаками снаружи. Ждал Митька долго. Поначалу заинтересованно вытягивал шею, силясь расслышать то, что происходило внутри. Затем, заскучав, сделал круг по неширокому плато, подошел к самому краю, заглянул в бездну и испуганно отшатнулся. Мир будто перевернулся: в клубящейся темноте внизу отражались звезды, а по небу, наоборот, расплывались абстрактные тени. Испуг сменился восторгом. И Митька снова пожалел, что никакой он не поэт, не художник и даже не фотограф, потому что распирающие его изнутри чувства нужно было как-то передать. Пацаны, с которыми он тусил, стихов, конечно, не поймут. А вот «цыпочкам», которых Митька собирался катать на «бэхе», поэзия понравилась бы. Он наморщил лоб, потом скривился, помогая себе мимикой подобрать красивые слова в рифму, но стихи не шли. Поэтому Митька выразил свое восхищение двумя непечатными словечками и смачно сплюнул в пропасть. Может, он бы придумал, как еще выказать свой восторг, но тихую идиллию космической ночи нарушил донесшийся из постройки шум: возня, затем приглушенный грохот, будто упало что-то тяжелое. Митька бросился к двери, чтобы заглянуть внутрь жилища, но из постройки уже выскочил, матерясь и размахивая руками, Лысый.

– Пошли! – скомандовал он и, забыв про рюкзаки, почти бегом направился к тропе.

– А проводник?

– А уже того! – рявкнул Лысый. И его и без того пугающее лицо искривил страшный оскал. – Проводил… Я его. Туда! Етить. Дрянь какая.

Митька подхватил рюкзаки и испуганно оглянулся на открытую дверь. В тускло освещенном проеме торчали босые ноги с тощими щиколотками. Митьку затрясло, но не от ночного холода, а от накатившего густой волной понимания, что случилось нечто страшное и непоправимое.

– Ты его, что… Того? А внучка?

– А не было ее. Где-то шляется. Пошли! – повторил Лысый и сплюнул. – Ишь какой… Сейчас он не водит. А хрен! Нечего было…

Митька вдруг услышал тонкий вой – страшный, испуганный, бабий. И не сразу понял, что воет на одной ноте он сам.

– Тише ты, придурок! – заорал Лысый, а затем прыжком подскочил к нему и одной рукой сгреб его за горло. – Кому пикнешь о том, что случилось, и тебе не жить. Или тебя лучше сразу, а? Я ведь могу!

Хватка у Лысого, несмотря на его изможденную комплекцию, оказалась стальной. Пальцы больно сдавили горло, и Митька сразу поверил Лысому, что он его тоже может, как старика. Поэтому послушно что-то пробулькал. Лысый разжал пальцы, а затем вытер руку о штаны.

Они долго спускались в сумраке и тишине, нарушаемой лишь потрескиванием сучьев под их ботинками. Многоглазое звездное небо раскачивалось над ними, словно гигантская летучая мышь. А Митьке казалось, что за ними следит не только небо. Вдруг старик не умер и теперь тащится за ними? Или, что еще хуже, умер, но тоже идет – шатаясь, светя глазами и простирая к ним тощие руки…

– Где ты застрял, идиот? – подстегнул Лысый, когда Митька остановился поправить рюкзаки.