Казик поднялся, встав ногами на железяку, вложил монету в проржавелую прорезь, после чего снял трубку и набрал номер. Какое-то время он ничего не слышал, кроме пения птиц и голосов ребят на площадке, а потом вдруг до мальчика донеслись отдаленные гудки и разговоры, смысла которых он не мог понять. Отдаленные вскрики, сонное бормотание, иступленные мольбы, плач, предсмертный хрип. Все это налетело на Казика, с каждой секундой усиливаясь и приобретая узнаваемые очертания. Вот звуки хора в церкви, раскатистый бас невидимого батюшки поет поминальную. Мягкий голос зачитывает список имен, которые тонут в мелодичных раскатах органа, тонкий девичий голос просит любимого поговорить с ней. Ломающийся голос подростка дрожит над клятвой мести.

«Мамочка, милая, где ты?».

Казик не может определить, мальчик это плачет или девочка.

«Ты бы хоть приснился, что ли? Сказал, что вернешься к новому году, и до сих пор ни звоночка! Господи! Что же это? Другую бабу нашел, в тюрьме ли, жив ли! Господи, все что хочешь, но пусть будет жив»!

Длинный звонок разрезает одинокие голоса, вопросы, не получившие ответа, и тут в ушах Казика что-то словно взрывается. На другом конце провода он слышит знакомый голос.

– Казик! Это ты?! – голос отца.

– Дай трубку, я сама. – продирается более приглушенный голос мамы. – Казик, солнышко мое! Казик! Поговори с мамой! – она захлебывается в рыдании.

– Не пугай его, Казимир, это папа. Казик, ты слышишь меня? У нас все в порядке. А как там ты?

– Папа? – Казик хватается за телефонный аппарат, чтобы не упасть, но ноги подкашиваются, и он проваливается на самое дно телефонной будки, разбивая себе губу и нос.

– Казик! Мальчик мой! Казик, солнышко мое? Тебя не обижают? Ты хорошо кушаешь? – мама рыдает в трубку. – Ну скажи мне хоть слово. Тебе не было больно?! – она задыхается в рыдании.

– Нет. Все хорошо. Спасибо! Папа, мама, а вы меня когда отсюда заберете?

– Казик! – голос отца. – Казик, мы не можем.

По лицу Казика текут слезы, нос полон крови и соплей, во рту скопилась соленая влага. Но все это пустяки.

– Папа, мама, я вас так люблю! Я без вас не могу! Я не могу без вас больше!!!

В трубке раздаются предупреждающие гудки, сквозь которые к Казику продолжает продираться мамин крик.

– Я люблю тебя!

– Я люблю тебя! Я люблю вас! Зачем вы меня оставили! Почему не можете забрать?!

Голоса в телефоне обрываются. Какое-то время Казик слышит короткие гудки, а потом и они прекращаются, оставляя малыша в тишине и одиночестве.

– Если вы в раю, я хочу попасть к вам в рай. Если в аду, я сделаю все, чтобы провалиться в ад! Не оставляйте меня. Скажите что-нибудь.

Казик утирает рукавом кровь и снова поднимается к телефону, силясь обнаружить в прорези черную монетку, но она уже провалилась в щель. Ее не вернуть.

Измотанный Казик опускается на дно будки. В голове гудит.

– Я слышал папу и маму. Они действительно живы! Я слышал их, и больше уже никогда, наверное, не услышу. Они бросили меня.

Слез больше нет.

– Я сумел дозвониться, потому что у меня была черная монета, – подвел итог произошедшему ребенок. Значит, если мне удастся отыскать еще одну такую монету, я сумею позвонить еще раз. А если не одну, если больше…

Монету потеряли те двое, которые знали про телефонную будку, и может быть, если как-то выбраться ночью на улицу, когда они придут снова… если попросить их дать еще монет. Рассказать про папу и маму, и как он по ним соскучился.… Если быть послушным, и пообещать делать все, что скажут эти двое… Уйти с ними, и…

Казику вдруг сделалось страшно: что, если чужие дяди окажутся бандитами, похитителями детей – не случайно же они крутятся возле дома ребенка? Что если его запрут в подвал или посадят на цепь, как это было в каком-то взрослом фильме?

Казик представил себя сидящего на цепи, это ему не понравилось.