В целом большинство упомянутых произведений были написаны в реалистическом ключе, но, повествуя о будущих блестящих победах Красной Армии над агрессором (как правило, германским или японским), они сразу же меняли тональность. Описания будущих грандиозных сражений на суше и в воздухе были выдержаны в наивно-патетическом стиле: «В это время генерал Када во главе кавалерийской дивизии, с бронеотрядами на флангах и артиллерией в центре, вступил на луга колхоза „25 Октября“».

Но, с другой стороны, так ли уж далеки от реальности оказались описанные в четвертой части романа Павленко сцены бомбардировки Токио?

«Клубясь и кипя, завеса взметнулась вверх и рассеялась. В поле зрения возник пылающий арсенал. Аказака-Палас дымил, как вулкан. Серо-багровая пыль разрушенных зданий покрыла квартал Киобачи. Вот слева и ниже круто поднялся вверх японский истребитель. Две тонких сернисто-желтых струи от трассирующих пуль протянулись перед капотом его мотора. Черные тени десятка машин появились и пропали справа от атакующих колонн…

Внизу кипит, клубится дым, течет огонь. Пустыри открываются в центре города, иногда видно, как исчезают, сливаются с землей здания…

Продлись, мгновение войны!»

И все же реальная война оказалась совсем не той, какой она представлялась писателям и пропагандистам 30-х годов. Возможно, это стало одной из причин, по которой «военные альтернативы» да и просто альтернативная история на много лет практически исчезли из советской литературы. Другой причиной, без сомнения, являлась «безальтернативность» отечественной исторической науки, причем обусловленная не столько идеологическими причинами (до войны ведь ситуация была строго обратной), сколько предельно консервативным академизмом официальной послевоенной истории. Естественно, в первую очередь это окостенение коснулось истории военной – достаточно сравнить советские военно-исторические и военно-теоретические работы довоенного периода с аналогичными трудами шестидесятых—восьмидесятых годов. На этом фоне любое «сослагательное наклонение» выглядело если и не антисоветским, то уж во всяком случае антинаучным. Вот так и получилось, что историки оставили фантастику литераторам – или, на худой конец, физикам…

Таким образом, жанр «военной альтернативы» в советской литературе на долгие годы был почти забыт. Меж тем как на Западе он развивался и процветал. Здесь в академической науке со времен А. Тойнби набирал силу принципиально иной подход – история становилась полем и поводом для эксперимента. Одной из практических целей этого эксперимента было создание механизма предсказания будущего (так рождалась помянутая выше футурология), но в основном исследователи заостряли свое внимание на событиях прошлого, анализируя роль и значение тех или иных событий с помощью реконструкции или альтернативных вариантов.

Наглядными примерами таких альтернатив может служить появившаяся в Англии в 1980 году книга Кеннета Макси «Вторжение», реконструирующая ход гипотетической операции «Морской Лев» – вторжение германских войск на Британские острова летом 1940 года. Пятнадцать лет спустя, под редакцией все того же Макси вышла еще одна аналогичная книга – сборник «Выбор Гитлера», куда вошла подборка статей с анализом альтернативных вариантов различных кампаний Второй мировой войны, написанных рядом английских и американских журналистов и профессиональных военных историков. (Обе книги были переведены на русский язык: Вторжение, которого не было. М., 2001, и Упущенные возможности Гитлера.