Пятно политического негодования: убийство бандеровцами униатского священника Костельника прямо у рынка, а затем и писателя Ярослава Галана, борца с ОУН, его зарубили топором рядом со зданием Смерша. Я знал, что бандеровцы засели в деревнях, однажды они прислали во Львов головы молочниц в бидонах, они поставляли в город молоко. Партийцы выезжали в деревню с оружием, одному знакомому подрезали сидение в деревянном сортире, и он рухнул прямо в дерьмо, еле вылез. Считалось, что с подключением армейских войск с танками и проведением спецоперации под началом генерала Леонида Райхмана с бандитским подпольем покончено уже к 50-м. Сейчас выясняется, что гораздо позже, и вообще вся картина иная.

Грубое пятнище: школа во Львове, бритый наголо, горько пьющий географ в галифе, сопровождавший уроки сочным матом. Наш класс его обожал.

Пятно занудства: преподавательница украинского в оспинках, научившая декламировать стих о Сталине знаменитого Павла Тычины: «Людина стоiть в зореноснiм Кремлi, людина у сiрiй вiйсковiй шинелi», – выступал на всех концертах самодеятельности, огромный успех.

В 1949 году отца перебросили в Куйбышев. На такую же должность зам начальника управления контрразведки по Приволжскому военному округу, в общем, близко к отцам города. Там он с огромной выслугой и ушел в отставку в 1951 году, будучи здоровым как бык. Предчувствовал, видно, предстоящие гонения на старых чекистов и расстрел Абакумова.

Школьный драмкружок: там уж я поактерствовал на всю жизнь, репертуар от Сатина и Протасова, через Астрова к современным американским полковникам – исчадиям ада, платонический роман с девушкой Руфой из соседней школы, работа над собой с выписками афоризмов в толстые тетради (на случай выступлений с трибуны ООН). Неудачное обучение плаванию в Волге одноклассника и гения шахмат Льва Полугаевского, который чуть не утонул, и после этого очень на меня разозлился. А еще я ловил под Куйбышевым карасей бреднем, запер случайно в квартире опаздывавшего на поезд друга отца, за что получил от папы по морде (в первый раз, второй – уже в Москве, когда затанцевал его партнершу, а потом затащил ее в ванную…), собирал на квартире компании, пел с придыханием «Очи черные» под собственноручный аккомпанемент на фортепиано, очень старался. А еще выиграли мы первенство города по волейболу среди школ. Одноклассник Игорь Теплов, потом ракетчик и вообще потрясающе мужественный человек; недавно почивший Осик Ковалевский, сын полка с нелегкой судьбой. А еще был выпускной вечер с вручением золотой медали, вроде бы дававшей право распахивать ногою двери во все вузы без экзаменов, а еще – ночные гуляния у Волги, тогда еще нормально-широкой, а не огромной лужи, изуродованной набережной и водохранилищами, а еще, а еще…

Московский государственный институт международных отношений, все ново, все загадочно, и греют сердце обращения «вам, будущим дипломатам». Впереди – вся жизнь, впереди успех, а пока поездки в подшефный колхоз с питанием одной картошкой – это веселило, и ночью соревновались, кто громче пукнет. Подслеповатый, похожий на постаревшего Добролюбова, профессор Дурденевский, ходивший в мидовской форме и пару раз по ошибке отдавший мне честь (я носил старую отцовскую бекешу и сапоги, ноги при этом обматывал портянками, чем гордился). Другой профессор – Сергей Борисович Крылов очень выразительно читал лекции («Во время русско-турецкой войны, когда я был ранен чуть пониже спины…») и, когда одна студентка подбежала к его машине и попросила поставить ей «Зачет», он молвил: «Мадмуазель, я вышел из того возраста, когда принимают зачеты в машине». И, конечно, превосходные преподаватели английского – Людмила Алмазова, Сергей Толстой и другие.

Как ни странно, студенческие годы оставили хлипкие воспоминания: постоянный долбеж огромного числа учебных предметов, работа над собой в библиотеках, невыразительные пьянки, отсутствие пленительных красоток и некрасоток (мешала «проблема хаты»), правда, к концу учебы жизнь озарили капустники, которые я организовывал, появились новые друзья.