Прошло более года, прежде чем Сондквист решился мне обо всем рассказать. Был сентябрь, хворост трещал в камине его кабинета в Гринмэншен, распространяя по комнате волны сухого тепла. Мы засиделись допоздна, и хотя днем было еще тепло, вечера уже несли с собой прохладу. Он достал кое-какие записи о лечении Фарлоу и разрешил мне просмотреть дневник моего друга.

После небольшой паузы я прямо спросил его:

— Вы считаете Фарлоу сумасшедшим?

Сондквист задумался, а потом решительно покачал головой.

— Иногда мне кажется, что сумасшедший — это я, — как-то загадочно сказал он, и странное напряжение мелькнуло в его взгляде.

— Что вы имеете в виду? — насторожился я.

Доктор нервно забарабанил длинными пальцами по столу, потом поднял стакан вина и залпом осушил его.

— Вы уверены, что в самом деле хотите узнать, как умер ваш друг? — спросил он, испытующе глядя на меня прямо в упор.

Я кивнул. Сондквист повернулся и мрачно посмотрел на огонь, будто ответ на загадку Фарлоу находился где-то среди мерцающих угольков.

— Могу я надеяться на ваше благоразумие в этом вопросе? — наконец спросил он после долгого молчания.

— Несомненно, — уверенно ответил я.

Тогда доктор повернулся ко мне и посмотрел прямо в глаза, начав рассказывать о жутком конце этой печальной истории.

— Я полагаю, вы все знаете о прогрессии снов Фарлоу, не так ли? — осведомился он для начала.

— Да, он все мне рассказывал, — подтвердил я.

Сондквист поведал мне, что в последние дни лечения Фарлоу был, как всегда, тихим и послушным. Но перед самой последней ночью он вдруг очень разволновался и в беседе с доктором рассказал ему о своих тревогах. Дело было в том, что в последнем сне янычары так близко подъехали к Фарлоу, что он мог уже дотронуться до них. И он опасался, что если следующей ночью сон повторится опять, то они уничтожат его, и он погибнет.

Сондквист, разумеется, имел другое объяснение этим снам. Он полагал, что последнее видение должно ускорить развязку болезни, потому что как раз оно-то и содержит в себе зерно всей проблемы. Он сказал Фарлоу, что если тот выдержит этот критический момент и пересилит в себе страх, то дальше сможет жить совершенно нормальной жизнью. По мнению доктора, именно после этой ночи, если действительно придет тот самый сон, которого Фарлоу так боится, он будет вылечен, и навязчивые кошмары навсегда оставят его. Реакция моего друга была вполне понятной: он страшно рассердился, заявив, что Сондквист ничего не понимает и не хочет понимать, потому что его собственная жизнь не висит на волоске. В конце концов Фарлоу до того разгорячился, что пришлось вызвать санитаров, чтобы успокоить его. Он выкрикивал что-то насчет янычаров из Эмильона и умолял Сондквиста поставить у его постели на ночь охрану.

Директор дал ему успокоительные таблетки и велел ночным сестрам время от времени заглядывать в палату. Фарлоу перевели в комнату с мягкими стенами и полом, и так как смирительная рубашка больше не требовалась, спал он, как всегда, на кровати. В два часа ночи дежурный санитар заглянул в окошечко изолятора. Пациент спал.

А около четырех утра клиника была разбужена жуткими криками. Неистовые вопли неслись из палаты Фарлоу, и это было нечто ужасное, чего раньше никогда не приходилось слышать даже директору. Первый санитар, который заглянул в окошко палаты, тут же отвернулся. Его страшно рвало несколько часов, а потом он потерял сознание. С огромным трудом Сондквист заставил себя войти в комнату. После тщательного исследования содержимого палаты была вызвана полиция, сделаны фотографии, и опрос свидетелей длился целую неделю.

Ради поддержания спокойствия среди пациентов и персонала Гринмэншен, а также для сохранения репутации самого доктора Сондквиста, высшие власти, среди которых был и сам начальник полиции графства, решили, что делать этот случай достоянием гласности не следует, и его быстро замяли.