|
Просто жаль на это времени. Но отец, который во всем уступал матери, в деле огорода проявлял завидное упрямство. По сей день, придя с работы, он снимает с себя костюм, надевает шорты, старую рубаху и сандалии, и работает в саду дотемна. Возвращается и долго с удовольствием отмывает руки от земли, задумчиво наблюдая за тем, как земля уплывает со струей воды, и при этом глубоко вздыхает, точно как дядя Соломон, который, посещая нас, выходит с отцом работать в огороде. С дядей и я бы выходила помогать на огороде, что и делала в каждый его приход. И оставалась с ним даже тогда, когда отец, вернувшись с работы, ужинал. А мы всматривались с дядей в окружающую нас первобытную тьму. Город еще не доходил до нашего дома. Узкая тропинка спускалась от нас в глубокую долину, над которой высились оголенные холмы и небольшие лоскутки земли между скал. Лоскутки были темными, а скалы и валуны светились в лунном сиянии. За этими серебристыми холмами лежал Иерусалим со всеми своими стенами и башнями, посверкивая множеством огоньков. Мы с дядей сидели на одной из грядок, и он говорил мне:
«Капуста даст большой урожай». Из дома доносился голос мамы, упрекающей отца за грязь в рукомойнике. Затем голос ее обращался к нам, звал в дом, к ужину. Мы же не двигались с места и молчали. И тут дядя глубоко вздыхал. Я тоже вздыхала, и он тут же спрашивал: «Что-то случилось, детка? Есть проблемы?» «Есть». «Они у всех, Адас». Сразу становилось легче на душе. И все же оставалась какая-то горечь. Имя у этой горечи было – Элимелех. В каждый приход мама спрашивала дядю: «Как дела у Элимелеха?» «Жив». «А его сын?» «Живет с ним». «Ты сегодня идешь его проведать?» «Да». «Так тебе не надо стелить?» «Не надо». Мама начинала чихать. Всегда, начиная разговор об Элимелехе, она начинала чихать. И этим завершался ее разговор с дядей. На все мои вопросы дядя давал уклончивые ответы: «Дядя Соломон, кто же, в конце концов, этот Элимелех, и кто его сын?» «Элимелех это Элимелех, а сын это сын». «И ты сейчас идешь к нему?» «Иду к нему». «Почему ты не берешь меня с собой?» «Потому что не беру тебя с собой». Любопытство не отпускало меня, и после ухода дяди я приступала к маме: «Куда пошел дядя Соломон?» «К другу», «Кто его друг?» «Друг это друг», – и мама снова начинала чихать. «Что это за бесконечное чиханье?» – возмущался отец. «Папа, кто этот друг дяди Соломона?» «Друг это друг». Получалось, что Элимелех не только секрет дяди, но и моих родителей, и любопытство просто сжигало меня до того зимнего дня, когда ветер свирепствовал в городе, дождь хлестал в окна, плясал вместе с ветром на черепицах нашей крыши. Мы обедали, как вдруг в дом ворвался дядя Соломон. Вид его был ужасно смешным: он был в длинном синем плаще, с которого стекала вода, образуя лужи вокруг его ног, руки были оттопырены, и с рукавов тоже струилась вода. Даже шляпа, которую он имел обыкновение носить зимой вместо летней панамы, истекала слезами. Мы с удивлением, замерев, смотрели на него, и он воскликнул: «Элимелех умер!» «Когда?» – вскрикнула мама. «Ночью… Сердечный приступ». «И когда похороны?» – спросил отец, как всегда, во время и по делу. «Завтра, в десять». «В такой ливень?» – слезы текли из глаз мамы. «Ну и что?» – почти упрекнул ее отец. |
