- Ух ты! - воскликнул Сергуня. - Навроде ещё шибче, чем вчерась, а?
- Не, это попервах, - закрутил головой Игнаша.
Утро сумеречное, иней повис хлопьями на заледенелых ветках, скрипит снег под ногами.
Подтащили Сергуня с Игнашей бронзовый ствол к лафету, передохнули.
- Тяжёл, - отдышавшись, проговорил Сергуня.
- И красив, - Игнаша влюблённо погладил чуть розоватую, прихваченную стужей бронзу.
К полудню приехал боярин Версень, молчаливо обошёл Пушкарный двор и снова укатил. Сергуня поразился:
- Наш ли боярин аль не наш? Тих непривычно.
- Боярин язык приморозил, - пошутил Игнаша и спросил, задумавшись: - А помнишь, Сергуня, ту первую мортиру, какую лили с тобой?
- Как не помнить! Где она ныне?
- Может, из неё Степанка палит?
- Вот чудеса были б, кабы прочёл он, кто ту пушку смастерил, - вставил Сергуня.
- Слыхал я, войско наше на Смоленск выступило.
- Айда к костру! - предложил Сергуня. Побежали, сунули руки в самый огонь, замерли от наслаждения. - И-эх, до чего хорошо греет, - прошептал Сергуня.
Игнаша долго молчал, наконец проговорил:
- А слышь, Сергуня, мы хоть спим с тобой в избе тёплой, а како ратники в поле?
Неожиданно смолк, увидев немца. Тот торопливо семенил к ним, на ходу грозил палкой.
Ни стук молотков, ни звон металла не трогает боярина Версеня. Едва переставляя ноги, бродил он по двору, а следом за ним немец Иоахим. Обер-мастер говорил о чём-то, но боярин отмалчивался, думал своё.
Гнетёт Версеня, тревожно на душе с той поры, как услали боярина Твердю в Белоозеро, а потом и дворецкого Романа с другими боярами переселили во Псков. Не знает Версень, к добру иль худу оставили его в Москве… Ко всему, Аграфена заневестилась, а женихов нет. Видать, чуют бояре, что Иван Никитич Версень у государя в немилости, а потому и остерегаются в родство с ним вступать.
Миновал боярин кузнецкий ряд, у ворот его поджидал санный возок. Внутри возок устлан тёплым мехом, на сиденье подушки мягкие. Версень за дверцу взялся, очнулся, голову к Иоахиму повернул, проворчал недовольно:
- Пригляди, чтоб мастеровые попусту не топтались. Изленились, с тебя спрос.
Немец головой затряс, в глазах недоумение. Не поймёт, отчего зол боярин.
Влез Версень в возок, захлопнул дверцу, защёлкали кнутами ездовые, и заскрипел санный полоз. А боярин втянул голову в высокий воротник шубы, снова задумался. Великий князь, на Смоленск уходя, ему, Ивану Никитичу, наказывал: Пушкарному двору пушек лить не менее прежнего, а пищалей вдвойне. Хотел было Версень просить у Василия себе замены, заикнулся о том, да великий князь так глянул, что кровь похолодела. Вспомнив про это, Версень не выдержал, прошептал:
- Вражья стрела б тобя сыскала… И перекрестился.
Представив, как, сражённый, упадёт великий князь, обливаясь кровью, боярин даже лицом посветлел, на губах мелькнула усмешка. Сказал вслух:
- Дай-то Бог!
Возок подкатил к боярскому крыльцу. Дюжий челядинец подставил плечо, помог Версеню выбраться. Тот ступил на землю, недовольно щурясь, окинул взглядом подворье. Зашумел на баб, расстилавших по снегу холст:
- Ишь, дурищи, расколготались! Поди, за языком и руки еле шевелятся.
Сутулясь направился в хоромы. В передней встретила Аграфена. У боярышни лицо нежное, белое, и сама пышнотела, что булка сдобная. Созрела, в соку. Глянул на неё Версень и опять с сожалением подумал, что пора дочери замуж, да не за кого. Промолвил:
- Умаялся я, Аграфенушка, неспокойно мне. Пойду полежу, а ты вели бабам в тереме языки унять, расшумелись…
Ветер сметал снег с дальних, не вытоптанных множеством человеческих ног сугробов, гнал белой пеленой. Ветер свистел по-разбойному, рвал пологи шатров, гасил костры.
Кутаясь в шубу, Василий недвижимо смотрел на темневшие крепостные стены Смоленска. Грозно высятся они в молочной рассветной рани. |
