МОРОЗ

Василько с Василием лежали в снежном окопчике. Была их очередь охранять спящий табор.

Ночь безлунная, от сильного мороза в воздухе стояла белёсая мгла.

— Василько! — шепнул Василий. — Чуешь? Будто что-то землю скребёт. А земля будто бы вздрагивает!

— Ккаккая ззземля! Это я трясусь! — ответил Василько. — Ноги, как деревяшки.

— Что же ты молчал, чудак!

Стащил Василий холодные кожаные сапоги с ног Василька, дал ему свои валенки. Васильковы сапоги Василию тесны, но ради друга и потерпеть можно. Расстегнул стрелец шубу, укрыл ею казака. Ожил Василько, а оживши, уши насторожил:

— А ведь, правда, земля будто бы вздрагивает. Схожу-ка я поглядеть, что там враг затевает.

И в степь уполз.

Василий ждать устал, так долго Василька не было. В тесных сапогах ноги у него быстро закоченели. Пришлось сапоги снять, а ноги снегом натереть.

Наконец явился казак. Сразу же поменялся с Василием обувкой. О том, что видел в степи, сказал коротко:

— Пушки поляки ставят.

Командиры посовещались и решили утра не дожидаться. Разгородили в одном месте забор из саней, и вылетела в степь казачья конница. Пушкарей порубили, пушки, как могли, попортили, порох и заряды с собой увезли.

ХИТРОСТЬ ШЕРЕМЕТЕВА

Едва рассвело, бросились враги на табор. Лучше в бою погибнуть, чем замёрзнуть. У непривычных к зиме крымцев десять воинов за ночь закоченело до смерти.

Неистово наступали татары.

И вдруг из табора ударили пушки.

Удивился гетман Хмельницкий:

— Откуда?! Мы пушки в Белой Церкви оставили!

А воевода Шереметев улыбается:

— Большие оставили, а те, что поменьше, мы в санях под сеном везли. С пушками на душе легче.

— А ты — хитрец! — улыбнулся суровый Хмельницкий. — С таким в товарищах воевать надёжно. Может, в пушках твоих наше единственное спасение!

Весь день шёл бой. Теряли воинов наступающие, но и осаждённые тоже несли большие потери.

Вечером Хмельницкому доложили: дрова у кашеваров на исходе. Завтра кулеша будет не на чем сварить.

Собрали казаки раду — общий казачий совет. Русские воеводы и часть стрельцов тоже пришли…

— Помощи нам ждать не от кого, — сказал гетман тяжкую правду. — Гонцов, каких мы вчера послали, враги изловили. Вон их головы на пиках перед табором. Стоять нам здесь невозможно. От мороза все перемрём. Выход один — пробиваться назад к Белой Церкви.

— Верно! — сказали казаки, но воевода Шереметев возразил:

— Идти обозом невозможно. У врагов наших сильная конница, нас вырубят. Мы сильны пушками, а пушки на ходу будут нам не защита, а только обуза.

— Таборы не только нам, но и дедушкам нашим верно служили, — сказал гетман. — В таборе казак вдвое сильней.

— У русских в обычае такой войны нет, — всё ещё сомневался Шереметев. — Как это табором идти?

— А очень просто, — объяснил Хмельницкий. — Поставим сани в два-три ряда с обеих сторон. Войско между саней и пойдёт.

— Но такую оборону легко прорвать!

— Прорывают, — вздохнул гетман, — Но дальше оставаться в поле нельзя. Уже многие обморозились. И надежды — никакой. А когда пойдём к дому, не только люди — лошади станут веселей.

Кто-то из казаков крикнул:

— Эй! Не робей! Бог не выдаст — свинья не съест!

ТАБОР

Глубокой ночью казачий табор ожил, выстроился, двинулся в путь.