«Это тебе не по чердакам пыль с места на место гонять, – цинично усмехнулся внутренний голос. – Ничего! Поскрипишь, поскрипишь, втянешься. Если кишка не тонка…»

    Кишка оказалась не тонка. Через две недели Юркан думать забыл о ноющих костях, о кровавых мозолях, о жалости к себе. Знай махал отточенной лопатой, резал грунт по всей науке, преподанной Дюбелем…

    Тяжёлая физическая работа и мысли навевала соответствующие – всё больше конкретные и земные. Для праздного философствования как-то не оставалось ни времени, ни энергии. Копай, копай, копай!.. И при этом помни, куда попал, не забывай, что человек смертен. Все ходят под Богом. И не только под Тем, Который на небесах, но и под местным, вполне земным. Директор Южного кладбища был самодержцем, повелителем и властелином, он разъезжал на немыслимо шикарной машине, он имел деньги и связи, его, как утверждали слухи, даже сильные мира сего за глаза величали по имени-отчеству…

    Архангелом же земного Бога состоял Виктор Бородин. Его Величество Землекоп.

    В ведении Бородина состояли контейнеры, тракторы, надгробные камни, щебень и песок. Собственно, ему принадлежала даже лопата, которой орудовал Юркан. Однако «негры» своего архангела видели редко. Ими распоряжался краснорожий Сан Саныч. Ушлый, недоверчивый, прижимистый и злой. За тяжелый характер и увесистый кулак называли его с ненавистью, уважением и опаской Кувалдой.

    – Устроил «неграм» день Африки, – с обычной усмешкой рассказывал Дюбель. Юркану всё ещё требовалось определённое умственное усилие для перевода его терминологии на привычный язык. – Навёл порядок, закрутил гайки – теперь бомжи с Говниловки и со свалки на пушечный выстрел к нам не подходят!

    – А что такое Говниловка? – наивно переспросил Юркан, ибо ни один близлежащий населённый пункт подобного прозвища вроде бы не носил.

    Дело происходило тёплым вечером, после «Арарата» и шашлыка, зажаренного на углях. Дюбель, душевно размягчённый отдыхом и сытной едой, рассказал следующее.

    Говниловка, она же Бомжестан, она же Гадюшник, возникла сразу после основания кладбища, то есть в самом начале семидесятых. Первым, кто понял всю благодать и всю выгоду от близкого соседства с гигантской Южной свалкой и не менее гигантским Южным кладбищем, был некий бомж по кличке Клёвый. В лесном массиве Клёвый с несколькими товарищами вырыли землянку – и зажили там в своё удовольствие. Свалка в изобилии снабжала их едой, куревом и одеждой, кладбище – водочкой и вином. Потихоньку слух о клёвом житье Клёвого достиг Ленинграда. К Южняку потянулись новые поселенцы. Они тоже вырыли землянки, осмотрелись – и кайфовали, пока наступившая зима не выгнала их с насиженных мест на тёплые городские чердаки и в люки теплоцентралей. С тех пор прошло немало лет. Говниловка разрослась, превратившись в настоящее поселение. Только официального статуса и не хватало. Южное кладбище являлось для этого поселения тем, что официально называется «городообразующим предприятием». Бомжи находили здесь даже работу, с их точки зрения очень и очень приличную. Они служили «неграми», пускай и у самых неавторитетных, неуважаемых землекопов.