|
Из Неве-Цедек до порта — около получаса пути, а из порта до конца Аджами — тоже полчаса пути, и все еще не обогнул ты всю Яффу. Есть места в Яффе, похожие на окраину, а на самом деле это центр города, просто тянутся огромные плантации, а затем опять появляются дома, а за домами снова плантации и снова дома. Тут дом скрывается в саду, а тут выглядывает дом из сада, а иногда просто встречаются группы смоковниц, или виноград, или гранатовые деревья. И все еще не прекратилось заселение города, и случается, что за ночь вырастает новый дом. Есть места в Яффе, где ты не встретишь ни одного приятеля или знакомого, но, когда ты возвращаешься в свой квартал, ты встречаешь всех, так как все живут в трех-четырех соседних кварталах. И уж если ты не встречаешь всех, часть из них наверняка встречаешь, и тех, о ком не думаешь вовсе, и тех, о ком думаешь постоянно. А порой попадается тебе навстречу человек, которого ты начисто забыл, однако это не мешает тебе помнить о нем хорошенько.
Вернемся к Ицхаку. Не прошло восьми-девяти дней, как повстречалась ему Соня. Обрадовалась Соня, что встретила Ицхака, так как пришло письмо от Рабиновича и в нем привет ему, господину Кумару. Вот так чудо: все то время, пока письмо было в пути, не попадались они друг другу, но, как только дошло письмо, встретились. На самом деле это не письмо вовсе, а только иллюстрированная открытка, но это знак, что он помнит нас. Вынула Соня открытку и прочитала Ицхаку. Кончив читать передала ему открытку и сказала: «Прочти!» На самом деле он не должен читать ей, потому что она уже прочитала, но, если хочется ему прочесть ей, пусть прочтет. Большого труда это не составит, все письмо в открытке занимает только три строчки и среди них одна строчка вовсе не относится к ней, а только к господину Кумару. «Ну вот, — сказала Соня, — он написал эту открытку в Александрии, а Мительмана не упомянул. Ты знаком с Мительманом? Есть у нас друг по имени Мительман, ты о нем ничего не слышал?» Опустила Соня глаза, и посмотрела на ботинки Ицхака, и сказала: «Ты не слышал о Мительмане, обувном промышленнике? Три года жил Мительман вместе с нами в Эрец, наконец решился уехать. Когда он выехал, хватало у него денег только до Александрии, а не до России. На деньги, высланные ему матерью на дорогу, купил он себе приличное платье и хорошую обувь и новую шляпу, чтобы не уронить честь Эрец Исраэль, и надеялся, что матросы дадут ему возможность добраться до России в уплату за работу, которую он будет выполнять на судне. Когда он сказал об этом прислуге на корабле, те пошли и доложили начальству на судне, что есть тут еврей, желающий оплатить плавание своим трудом. А чиновники эти были черносотенцами и ненавидели евреев. Как только прибыло судно в Александрию в Египте, высадили они его с бранью и выбросили вслед за ним его вещи, а евреи, бывшие на этом корабле, не поняли, что ему была нужна помощь, так как он был одет, как богач. Стоял Мительман на причале Александрии без денег и без единого знакомого. Вспомнил, что есть тут отделение банка „Кармель“ и заведует им один из бывших жителей Эрец Исраэль. Пошел туда и не нашел этого человека. Бродил он по городу и смотрел во все стороны, уже не чуя под собой ног, и начало пестреть у него в глазах. Увидел обувной магазин. Стоял и смотрел на витрину, чтобы собраться немного с мыслями. Вышел хозяин магазина и увидел, что хорошо одетый человек в новых ботинках стоит и рассматривает его товар. Решил он, что это его коллега. Ввел его в магазин и показал ему кое-что из своего товара. Но все эти башмаки не шли ему в голову. Начал хозяин показывать ему еще и еще и приказал подать ему кофе. Развязался язык у Мительмана, и он заговорил. О чем только не говорил он. О производстве обуви вообще и о производстве обуви в Эрец Исраэль и в Сирии. Об упадке сапожного дела в Германии, ведь там фабрики вытесняют ремесленников — и не остается сапожникам ничего иного, кроме как только ставить заплаты на башмаки. |
