–А! Вот и разгадка тайны! Стало быть, здесь водятся духи или гномы, ведьмы или водяные, людоеды или феи?

–Никак нет, миледи, вы, смею сказать, пальцем в небо попали; но если миледи угодно будет обождать, покуда мы выедем из лощины и минуем это место, я вам все о нем расскажу. Не к добру ведь это – говорить о таких делах там, где они приключились.

Пришлось мне совладать со своим любопытством. Я сообразила, что, вздумай я снова завести разговор на эту тему, Доналд всячески будет стараться переводить его на другую, и его сопротивление, словно скрученная из пеньки веревка от того, что ее будут дергать туда и сюда, только еще сильнее натянется. Наконец, миновав долгожданный поворот, мы оказались шагах в пятидесяти от дерева, которым мне так хотелось вволю полюбоваться, и, к великому своему изумлению, я среди окружавших его обломков скал обнаружила человеческое жилье. То была самая крохотная и жалкая хижина, когда‑либо виденная мною даже в Горной Шотландии. Сложенные из кусков торфа, или дивота ,  как называют его шотландцы, стены не достигали и четырех футов высоты, ветхая дерновая крыша была кое‑как заплатана камышом и соломой, глиняная труба очага обвязана соломенным жгутом, и все – стены, крыша, труба, как это всегда случается с заброшенными, сбитыми из таких материалов строениями, – густо поросло сорняками и мхом. Не было и следа капустной грядки, какие мы обычно видим даже возле самых жалких лачуг, а из живых существ нас встретил только козленок, пощипывавший траву на крыше хижины, да в некотором отдалении его мать, которая паслась между хижиной и рекой.

–Сколь же тяжки, должно быть, были грехи, – невольно воскликнула я, – чтобы грешник вынужден был влачить свои дни в этом убогом жилище!

–Грехи‑то действительно тяжкие, – глухим голосом ответил Доналд Мак‑Лиш, – да, видит бог, и горя тоже немало. И не грешник здесь живет, а грешница.

–Женщина? – повторила я. – В таком пустынном месте? Да кто ж она такая?

–Пожалуйте вот сюда, миледи, и вы сами сможете судить об этом, – сказал Доналд. Он прошел несколько шагов вперед, затем круто свернул влево, и нам предстал все тот же могучий дуб, но со стороны, противоположной той, откуда мы видели его раньше.

–Если она верна своей старой привычке, она приходит сюда в это время дня, – продолжал Доналд, но вдруг оборвал свою речь и молча, словно боясь, что его подслушают, только указал мне на что‑то пальцем.

Я глянула в том направлении и не без смутного ужаса увидела женщину, которая сидела прислонясь к стволу дуба, потупясь, стиснув руки, закутавшись в темный плащ с низко спущенным капюшоном, совершенно так же, как на сирийских медалях изображена Иудея, сидящая под пальмой. Страх и почтение, повидимому внушенные этим одиноким существом моему проводнику, передались мне; я не посмела приблизиться к ней, чтобы получше ее разглядеть, прежде чем не бросила на Доналда вопросительный взгляд, в ответ на который он невнятно прошептал: «В ней само зло воплотилось».

–Говоришь, умом помутилась? – переспросила я, не дослышав. – Стало быть, это женщина опасная?

–Н‑нет, она не умалишенная, – ответил Доналд. – Потеряй она рассудок, ей, пожалуй, было бы легче, чем сейчас, хотя, сдается мне, когда она задумывается над тем, что содеяла сама и что было содеяно по ее вине, только потому, что она ни на волосок не хотела поступиться пагубным своим упрямством, она, верно, сама не своя. Но никакая она не сумасшедшая и не опасная; и все же, по мне, миледи, не следует вам к ней близко подходить.

И вслед за тем он торопливо, в нескольких словах, поведал мне печальную повесть, которую я здесь расскажу более подробно. Я выслушала его со смешанным чувством ужаса и жалости; мне захотелось тотчас же подойти к несчастной и сказать ей слова утешения, или, вернее, сострадания, – и вместе с тем мне было страшно.