– Сонь, прошло почти двадцать лет. Может, хватит фигней страдать?

Может, и хватит, но Соня думает о Дарике и понимает, что ведет себя как дура. Ну что она для него? Она и раньше ничего для него не значила, а уж теперь то. А вот пойдет она на этот его бал, у нее даже платье есть. Но Анжелке она этого не скажет, конечно. Анжелка захочет увидеть ее наряд, а Соня пока не решила насчет него окончательно. Платье из синей органзы и бархата – длинное, с открытыми плечами и пышной юбкой, к нему полагаются перчатки, доходящие до локтей, и туфли на каблуках – Соня никогда не носила ничего подобного, и туфли на каблуках не носила, ей некуда было наряжаться, а на каблуках она может только стоять, но она несколько раз надевала платье и туфли и смотрелась в зеркало, замирая от восторга и страха. Вот так она выйдет из своей старенькой машины, и…

Она не знала, что будет дальше. Может, и ничего – но она всегда придерживалась мнения, что жалеть о содеянном разумнее, чем о не сделанном. А потому она пойдет на бал – Анжелка права, прошло без малого двадцать лет, все уже стали другими. Мало ли что было в детстве, смешно вспоминать старые обиды. Конечно, обиды никуда не делись, но между ними и нынешней жизнью стоят годы. Все меняется. Не меняется только присутствие Анжелки в ее жизни, и Соня до сих пор не знает, зачем той нужно общаться с ней. У них нет ничего общего, кроме воспоминаний, причем не самых счастливых, но ей иногда кажется, что Анжелка зачем то взяла над ней шефство, да так и оставила себе эту обязанность, хоть она ей и самой не в радость. А для чужих – они типа дружат.

– Ну что ты молчишь?!

– Анжел, что ты хочешь от меня услышать? – Соня качнулась в кресле. – Я не знаю, что тебе ответить, кроме уже сказанного. Не хочешь – не ходи, но меня пилить не надо. Может, я тоже не пойду, передумаю в последний момент. Но я все равно на выходные собиралась туда поехать, цветы полить, сверчков послушать. Я устаю от города летом, ты же знаешь.

Они замолчали, глядя, как за окном сгущаются сумерки. Сверчки – это аргумент, в городе сверчков нет.

* * *

Этот сон обычно приходил к нему под утро. Он всегда знал, что снова окажется на лугу за бабушкиным домом, и две тоненькие фигурки скроются в лесу – Анжелка в своем неизменном красном сарафане в горох, и Лиза, одетая в синее платье в белых ромашках. И он будет звать их, но его крик увязнет в жарком густом воздухе, наполненном сладковатым ароматом скошенной накануне травы. Во сне он всегда знал, куда идут девчонки, как знал и то, что никогда больше не увидит Лизу. И никто больше ее не увидит.

Но во сне он не понимал, что спит, и ужасался своему невесть откуда взявшемуся знанию. И всегда просыпался в этот момент.

И сегодня проснулся.

– Владик, иди завтракать.

Солнце освещало комнату причудливыми пятнами, пробиваясь сквозь ветви акации, растущей за окном. Он полежал, не двигаясь, пытаясь удержать воспоминание, посетившее его во сне, но уже знал, что снова забыл нечто важное, и досадовал на себя – ведь во сне он не просто вспомнил, он точно знал это важное… Нет, не вспомнить уже.

Мать звенит посудой на кухне – летом она всегда живет здесь. Она любит этот дом так же, как он сам. Они и раньше всегда жили тут летом – мать выращивала цветы, варила варенье, иногда они вдвоем ходили гулять в лес или на Дальние озера. Отца Влад помнил весьма смутно, он ушел от них в какую то другую жизнь давным давно, не пожелав взять на себя ответственность за семью. Мама, казалось, уходу отца была рада, и этого никто не понимал, даже бабушка с дедом осуждающе качали головами – не смогла удержать мужика! – а их дочь презрительно улыбалась – вот еще, держать его!

И сейчас, слушая, как она звенит посудой на кухне, он понимал, что рад вот так лежать в своей старой кровати, слушать знакомые с детства звуки и знать, что впереди длинный летний день, который он может провести так, как захочет.