К тому времени, как он увидел меня на дорожке Петршин, он уже несколько лет прожил в Праге, которая пришлась ему по сердцу: и гербом, на котором, подобно венецианскому, красовался венценосный лев, и своей испещренной каналами частью – той, которую мы называем Пражской Венецией. Там он и обосновался и даже умудрился вскоре открыть собственную мастерскую: Америго успешно работал в Праге, поначалу даже не зная языка, но ему все удавалось, потому что руки у него и без языка говорили, кто он такой.

…Но это, пожалуй, получилась не сказка. Сам Америго лучше рассказывал.

Устав от своего рассказа, бабушка поднялась и попросила Божену проводить ее в спальню. Там ее встретила горничная, и они простились до утра.

Божена, чувствуя, что после того, что она услышала, долго не сможет заснуть, решила прогуляться по саду.

Но в передней ее остановил телефонный звонок. Трубку, видимо, было некому снять – все Фиалки спали, и Божена, уже одетая, прошла в гостиную и подошла к надрывающемуся телефону.

– Это дом Америго? Мне нужна Божена! – услышала она незнакомый мужской голос.

– Да, это я.

– Божена. Здравствуй. Это Карл. Карл Ледвинов. Я звоню из Венеции. Пожалуйста, возвращайся домой.

Глава 8

Карлу было смешно, больно и страшно. Не думая больше о конспирации, он передвигался по квартире на четвереньках, зажигая повсюду свет.

«Вот попал», – думал он, пытаясь добраться куда-нибудь, где можно было бы лечь. Двигаясь таким образом и время от времени ощущая острую жгучую боль, стреляющую в пояснице, он думал о том, что не отказался бы сейчас даже от того, чтобы хозяйка этой огромной квартиры оказалась где-нибудь поблизости и вызвала врачей. «А там – будь что будет! Эх, говорила тебе мама: „Карлуша, не связывайся с этой сумасбродкой!" А иначе она Франту и не называла».

Наконец Карл добрался до просторной комнаты, видимо служившей гостиной. Но когда он нажал на расположенный низко выключатель, то увидел, что ошибся. В комнате не было никакой мебели, кроме двух строгих кресел, маленького столика с разбросанными на нем бумагами и еще чего-то, напоминающего станок. Карл прополз дальше и увидел какие-то загадочные приспособления, полки с инструментами. В углу стояло большое бюро с множеством маленьких ящичков. Карл попытался открыть один из них – заперт. И все они, видимо, были закрыты на ключ: Карл заметил изящные замочные скважины, выполненные в форме раковин.

«Недурно», – оценил Карл и, словно в нем опять проснулся взломщик, забыв на какое-то время про боль, стал дергать за маленькие ручки-капельки, проверяя ящички по порядку.

Наконец один из них мягко выдвинулся: Карл заглянул внутрь и замер. Он увидел множество драгоценных камней, уже ограненных и сверкающих так, как сверкали сны Карла все последние ночи. «Клад!!!» – мелькнуло в его разгоряченном сознании; и какую-то долю секунды он был готов поверить, что это действительно и есть тот клад, к которому он так долго стремится, – просто хозяйка уже разыскала его и хранит теперь в ящичке.

Машинально он потянул за следующую ручку – этот ящичек тоже подался. Там лежало множество фотографий. Карл вытащил несколько и увидел на них перстни, подвески, колье, медали с эмблемами, броши, даже причудливо выгнутое пенсне, а с обратной стороны – надписи. Карл вдруг понял, что понимает написанное. Он прочитал по-чешски на одном из оборотов: «Исполнено для выставки во Флоренции мастерами Фаустиной Сальвиати и Боженой Америго».