В первый день четырнадцатого года, когда Исида, Анубис и охотничьи собаки нашли последний размокший обрубок ноги Осириса в окутанных паром влажных солях Элефантины, началось солнечное затмение, Исида задрожала от внезапного страха перед всеми грядущими временами. Словно собираясь идти, нога выпрямилась, когда Она схватила ее, затем она выпала из Ее руки, и в момент ее падения Исиде было видение предстоящих войн между Хором и Сетом. Ужас все еще тяготел над Ее домом. Но Исида, укрепив свое сердце, прошла через соли к своей папирусной лодке и положила ногу к остальным частям. Она завернула тело, соединив его части, а вечером позвала Свою сестру Нефтиду, Маат и Тота. Вместе с Хором, Они заклали быка, чтобы ознаменовать конец проклятия Сета.

И вот Хор, четырнадцати лет от роду, с широкой грудью и тонкими ногами, открыл глаза и рот Осириса — так впервые совершилась Церемония Отверзания Уст и Глаз, — и сказал Хор: «Пусть Ка Осириса выйдет из глаз и рта Его нового жилища». И Ка Осириса присоединился к Ним, источая аромат прекраснейших садов Египта, и Они хорошо поели этой ночью. Утром Они отправились на Небеса, ибо Осириса беспокоили предвестники надвигающейся бури. Перед рассветом блистала молния, и гремел гром. «Мы успели как раз вовремя», — сказал Он.

ЧЕТЫРЕ

— Если ты думаешь войти в сокровенную жизнь Богов, — сказал Мененхетет Первый, — то ты еще только на пороге. История, которую я предложил твоему вниманию, не более чем игра света на поверхности воды. Хотя все в ней истинно, тем не менее за каждой раскрытой мной тайной скрывается другая тайна. Я, к примеру, был одним из четырнадцати жрецов, которых поцеловала Исида. И хотя прошла тысяча лет, это все еще придает мне смелость проникать в суть многих запретных вещей.

Мы сидели там в молчании, теперь я со стыдом осознал всю ограниченность моей несовершенной памяти, словно, будучи калекой с одной рукой и одной ногой, я пытался надеть на лошадь седло. Я не мог постичь его жизни. Солгал ли он? Действительно ли он был когда-либо жрецом, которого поцеловала Исида? И был ли он когда-то военачальником, одержавшим столько побед, что мог жить на подарки, сделанные ему Фараоном? Казалось, я помнил, что так оно и было. Но кто же был этот Фараон? Как ни глубок был мой гнев, вызванный Хатфертити, я также горячо желал увидеть ее, хотя бы только затем, чтобы спросить об этих простых вещах. Почему мне не удавалось вспомнить историй про моего прадеда? Ко мне вернулось чувство подавленности.

Он сел обратно в свое кресло, и я впервые смог заметить — на самом деле в первый раз мой страх перед ним уменьшился настолько, чтобы я мог глядеть не только ему в глаза, — что ножки его кресла золотые и отлиты они в форме передних и задних лап льва. Теперь Мененхетет был похож на льва — и вправду он был так же исполнен достоинства, как старый военачальник, живший воспоминаниями подвигов прошлого. — Да, — сказал он, — человек может считать, что достиг чего-то в жизни, если он начал как сын шлюхи, однако так себя проявил, что поднялся до ранга командующего Золотым Строем Ра, Лошадьми Сета, Лодкой Амона и Плавильней Птаха. Когда-то эти четыре крупных соединения были под моим началом. Притом что сам я начинал рядовым. В конце концов сыну шлюхи дается знание, которого нет у других. Как его мать знала много объятий, так и мой меч всегда был готов встретить выпад другого меча.