Она издала нежный, но очень необычный звук — не стон и не всхлип, а некий протест Ее собственной плоти против испытываемого удовольствия, похожий на скрип дверной петли, и Она произнесла: „Да, — и сжала Его руку, и сказала: — Продолжай говорить со Мной". И Он проговорил низким голосом, ясным, как дрожание земли: „Я есть Трон Двух Земель. Моя сила известна во всех пределах. При звуке Моего имени из гор выступает золото".

Если бы я даже не видел содроганий Ее тела, то знал бы по негромким быстрым вскрикам, что Она исходит — на том самом месте, полностью одетая, сидя рядом с Ним, — и лишь Их пальцы переплетены. В тот же миг я ощутил властное воздействие сокровенной силы Их чувств, и мне пришлось сесть обратно рядом с Хекет, и эта принцесса, исполнившись страсти, была готова с радостью отдать мне все, что могла предложить.

Медовый-Шарик научила мое тело, как пользоваться болотом (откуда я и узнал, что самые пьянящие ласки, подобно духам, рождаются из худшей гнили), и я познал эту половину любви, точнее говоря, ее низменную половину, но Медовый-Шарик могла также предложить изобильную щедрость плоти, тогда как Хекет, по этим болотным меркам, представлялась даже не животным, но (из-за ее благословенных глаз) ящерицей или змеей. Теперь я понял, отчего Усермаатра посещал ее раз в году. Ибо я ощутил внутри себя всех восьмерых отцов и матерей слизи и волнение всего, что движется в темной земле под самыми черными из вод. Я содрогался рядом с Хекет, борясь с искушением насладиться каждым злым духом, которым она могла повелевать, будто этим я немедленно и навсегда свяжу себя с ней брачными узами (и не только из-за отсутствия собственной воли, но скорее из-за того, что теперь ей была подвластна часть силы Усермаатра). Тогда я встал, ощутив — не спрашивайте меня как, — что если не уйду от Хекет, то Нефертари будет потеряна для меня навсегда. Это движение дорого обошлось мне. Мои чресла познали такой поворот подземных ключей, что я почувствовал себя выпотрошенным — так резко я погасил эти внезапные огни, нет, лучше сказать — от моей нижней части остался лишь дым.

И в этот момент я услышал, что Усермаатра издает необычные звуки, не то чтобы Он, поперхнувшись, судорожно глотал воздух, но в Его голосе слышалось крайнее напряжение. Такие придушенные стоны более всего напоминали хрип быка, шею которого сдавила веревка! Я снова осмелился заглянуть в дверь, и что же — перед моими глазами был Он, мой Царь, и Его голова была между Ее ног. Никогда не видел я рот Усермаатра на женщине, в пылу каких бы то ни было развлечений с любым числом маленьких цариц, нет, и зрелище это поразило меня, подобно ударившему в глаза потоку яркого света. Он пировал, как дикий кабан, пожирающий особо вкусный корень во влажном лесу. И всего-то — Ее маленькое светлое гнездышко. Он с рычанием извергся, выкрикнув что-то о сердце хеттов, о солнечном свете на морской глади — нечто бессвязное! Я едва разобрал Его слова, пораженный тем, что Она оставалась спокойной. Да, разумеется, как только Он закончил, Она снова взяла Его руку и заговорила о Его царских пальцах и о том, что надеется, они не устали.

Я отошел от двери и сел, уязвленный горестными мыслями, в то время как Хекет на другом конце покоя осталась предоставленной кипению своих страстей.