|
Да, у Него не было выбора. «Его у Тебя нет», — сказал Хемуш, и они говорили еще и еще. «Нет, — отчетливо произнес мой Отец, — нет, Мененхетет не станет Визирем, нет, у Меня нет такого намерения». После этого возмущение в воздухе пошло на убыль, и в него вошло спокойствие. Я почувствовал, как меня передают матери и она несет меня в первых утренних лучах, сияние которых, подобно серебряной нити, протягивалось вдоль моих закрытых глаз, когда я пытался их открыть, а вдалеке слышались усиливающиеся крики и шум, рожденные внезапным столкновением целеустремленности и растерянности. Я знал по запаху овечьего помета и потухших костров, что теперь мы были там, где жили слуги и где спала Эясеяб, а затем я услыхал, как мать говорит ей: «Позаботься о нем, позаботься хорошенько. Может случиться несчастье». Теперь я попал в пухлые руки Эясеяб, которую знал как собственную подмышку, если бы только не исходивший от нее странный запах — сильный, как у мужчины, да, сегодня ночью в нее входил мужчина, которого я знал по его запаху. От него исходил запах зверя, что живет на скалах у моря, а потом я перестал думать о подобных запахах, так как меня посадили на циновку, и ее палец по привычке пощекотал волосы у меня за ухом. Я подумал, не ляжет ли она рядом со мной и не возьмет ли снова в свои губы мой Сладкий Пальчик, но в тот миг, когда приятная теплота, вызванная этой мыслью, стала разливаться по моим бедрам, из соседней комнаты я услыхал ругательство, и вошел мужчина. Это был Дробитель-Костей. По его походке я понял, что Эясеяб принадлежит ему и больше не станет думать о тех двух рабах, еврее и нубийце, которые часто дрались из-за нее в квартале слуг, рядом с нашим домом — или теперь это был дом Нефхепохема?
Не знаю, мои ли сладкие чувства разгорячили Дробителя-Костей, или, наоборот, его сильные чувства отозвались во мне сладостью, но теперь я слышал, как они любят друг друга, и это отличалось от всего, что я узнал этой ночью. Здесь они не разговаривали, но часто рычали, а затем он взревел, а она издала такие пронзительные крики, на какие способна лишь птица с самыми яркими перьями. Я почувствовал себя снова дома, так как вокруг раздавались звуки квартала слуг. Ведь все животные просыпаются на рассвете, и другие слуги предавались любви в других хижинах. Чувствовалось, что на земле все пришло в движение: скот шумно пил воду, животные жадно пожирали зерно, мычали, хрюкали, ржали, откликаясь на призывные голоса из других стойл. Я помню, мне в голову пришла мысль, что Боги не присутствуют, когда слуги заняты любовью, поэтому здесь любовь теплее и, насколько я понимал, дает большее удовлетворение, чем любовь тех, кого я знал, хотя, когда они извергались, было, вероятно, меньше света. При этом я подумал, что, наверное, нечто похожее испытываешь, когда пробуешь вкуснейший из супов. Можно ощущать, как он входит в пределы твоего живота, проходя одно за другим различные его места. Погруженный в мурлыкающий голос Эясеяб, слушая, как она после всего успокаивает своего мужчину и себя, лаская его спину, я заснул, да, заснул после всей этой ночи, в которую не спал по-настоящему, и мне ничего не снилось, хотя в воздухе, казалось, раздавались крики, и кругом бегали люди. Когда я проснулся, рядом сидела моя мать, которая пришла сообщить мне, что мой прадед мертв. «Пойдем, — сказала она, — погуляем». Теперь во Дворце на каждой дорожке и в каждом дворе нам попадались стражники, и я увидел беспорядок дня, который не будет походить ни на один другой день, когда стражники, мимо которых мы проходили, отводили глаза. Теперь они дважды осматривали каждого и не стояли на одной ноге дольше, чем требовалось, чтобы переступить на другую ногу. Рассказывая мне о случившемся, моя мать не стенала, ее лицо было необычайно торжественным, а ее глаза пусты, так что, когда она умолкала, мне казалось, что я смотрю на голову статуи. «Твой прадед, — сказала она, — наверняка хотел бы, чтобы ты знал, как он умер и как храбро вел себя. |
