Погруженный в свои горестные мысли в той гробнице Хуфу, я был принужден размышлять о ревности, исполненной надушенной мерзости и чудовищной враждебности, о самых ужасных ссорах между Нефхепохемом, Хатфертити и мною. А кончилось все это тем, — вспомнил ли я это наконец или лишь подумал, что вспомнил? — что трое мерзавцев были наняты моим дядей (который когда-то считал себя моим отцом, а теперь, вне всякого сомнения, был моим соперником), да, он выбрал их, чтобы подстеречь меня в пивной. Еще до того, как дело было сделано — какое проклятье бессмысленной растраты, какой крах всех ожиданий! — я был мертв. Все, что жило в маленьком мальчике шести лет, вся его доброта, мудрость, радость, все, что предвещало его грядущие дни и обещание этих дней — все пропало. Убить меня было все равно что раздавить жука. Я мог оплакивать себя, будто горевал о ком-то другом. Среди всего разгула этих последних нескольких лет я ни разу не усомнился в том, что в какой-то момент я вдруг воспряну, оправдав, по крайней мере, некоторые из надежд своих ранних лет. Теперь я уже не сделаю этого. Он погиб. Мененхетет Второй был мертв — молодая жизнь, растраченная впустую! Да, слезы хлынули из моих глаз с такой очищающей силой, словно я оплакивал незнакомца, и я внутренне содрогнулся. И пока меня била эта мучительная дрожь, стены тоже начали вздрагивать, и в темноте, раньше чем я успел ощутить страх, на стене явился Дуат. Мы оказались в Дуате.

СЕМЬ

Я всегда полагал, что до Царства Мертвых не добраться, не преодолев огромных трудностей на своем пути. Придется много дней брести под солнцем, раскаленным, как пустыня Эшураниб, а затем очутиться перед обрывом, подобным крутому провалу, ведущему в ужасные пещеры, где царит непроглядная тьма. Из-за тумана от горячих испарений любая опора для руки может оказаться предательской. Однако теперь, сидя рядом с Ка моего прадеда и соприкасаясь с ним бедром, я наблюдал эти картины, двигавшиеся вокруг нас столь естественно, что уже перестал понимать, происходит ли то, что я вижу, в моем сознании, или в сознании моего прадеда, или окажется принадлежащим стене. Некоторые из существ, которых я видел, приближались и с угрожающим видом, казалось, были готовы в несметном количестве нависнуть надо мной, но, как бы по моему приказу, уходили, прежде чем я мог почувствовать себя слишком подавленным. Так это было. И да будет так. Я был в Дуате. Хотя я никогда не входил в непролазные заросли, а только слыхал о таких местах от нубийских евнухов, служивших во Дворце, теперь мое ухо различало доносившееся со всех сторон шуршание и множество крякающих звуков, и весь тот шум, звон и суматоху, которые можно ожидать услышать в дикой чащобе. Повсюду я слышал звуки распахивающихся врат, а также безумные стенания, как и крики Богов, Которые говорили как животные. До меня донесся пронзительный клекот сокола и крики водоплавающих птиц в их гнездах, жужжание пчел и ужасающе громкие стоны Богов-быков и даже котов, ищущих кошек. Я увидел Ка всех тех, кто на свою беду был врагом Ра, и наблюдал разрушение их тел у Первых Врат и утрату ими теней при падении в огненные ямы. Изо ртов Богинь вырывались языки пламени. И все эти необычайные видения не пугали меня. Вскоре я смог различать хранителей Врат от тех несчастных, что ожидали суда, так как Бога имели тела мужчин и женщин, но ходили с головами сокола, цапли, шакала и барана на Своих плечах, а у одного Бога-великана была голова жука. Хотя я не говорил с Ка моего прадеда, меня так и подмывало заметить, что многие из этих Богов выглядели точно так, как Их изображения на стенах храма.

И вот хранимые благословением — хотя как на мне могло быть благословение, когда моя гробница была осквернена? — мы увидели, как перед нами проплыли Первые Врата.