Нынче же особенно потянуло мальчика проглотить стакан горячего чая с вкусной домашней булочкой (иначе, он это знал прекрасно, чай не подавался в зажиточной семье лавочника), но он превозмог себя и отказался.

— Ну, Кока, приступимте! — бодрым, почти веселым тоном обратился он к прилипшему к окну мальчику и, потирая иззябшие руки, уселся к столу.

Кока нехотя оторвался от окна и, переваливаясь с боку на бок, лениво занял свое обычное место напротив репетитора.

— Ну, что у вас на завтра? Покажите-ка классный дневник!

Кока так же нехотя, с теми же ленивыми движениями протянул Павлуше синюю, украшенную несколькими кляксами, тетрадку.

Павлуша узнал из тетрадки, что было задано, пожурил мимоходом Коку за небрежное отношение к классным вещам вообще и за бесчисленные кляксы, усеявшие тетрадь, в частности, и перешел к объяснению математической задачи.

"У одного садовника в саду было тридцать семь яблонь…" — так гласило начало задачи, заключающей в себе все четыре действия сразу, но далеко не трудные для самого малоспособного ученика.

Кокочка, внимательно слушавший было задачу, вдруг широко улыбнулся и, неистово болтая под столом ногами, выпалил:

— А у нас, Павел Петрович, у бабушки в деревне тоже яблоня есть. Огромадная!

И он даже языком прищелкнул от удовольствия, припомнив, какая большая растет в их деревенском саду яблоня.

— Вы, Кока, лучше задачу повторите, чем глупости говорить! — серьезным тоном, не поднимая глаз от книги, остановил его Павлуша.

Кока покорно замолчал и притих на минуту. Но на минуту только, не более.

— Павел Петрович, — неожиданно произнес он, лукаво прищурив серые заплывшие глазки, — а у вас в гимназии в младших классах переплевываются за уроком?

— То есть как это переплевываются? — не понял Павлуша.

— А очень просто. На перышки. Я, например, перышко ставлю на том, что на чужую парту в чернильницу попаду… И ежели попаду — мое перышко, не попаду — соседа. Я таким манером за этот месяц две дюжины перышек выиграл, вот как мы! — с явным хвастовством присовокупил мальчик.

— Перестаньте, пожалуйста! — вспыхивая, снова остановил его Павлуша. — Решайте задачу, не время теперь говорить. Завтра опять единицу получите. И дед ваш опять будет недоволен.

Этот аргумент немного подействовал на Кокочку, и он снова затих на некоторое время.

С трудом одолел он задачу и в присутствии Павлуши, под его руководством, выдолбил, как попугай, повторяя за ним каждое слово, главные реки Европы и уже приступил к диктовке, которую они ежедневно делали с репетитором, так как орфография у бедного Кокочки хромала больше всего, и на нее особенно налегал ретивый Павлуша.

Писал Кокочка возмутительно. Не говоря уже о букве «Е» и знаках препинания, к которым мальчик питал явную, непримиримую, ничем не объяснимую вражду, делал Кокочка и в самых простых словах самые непозволительные, грубые ошибки.

Написать в два приема слово «курица», поставить твердый знак после буквы «ч» в слове «чернильница» ему ничего не стоило, по-видимому.

— Это ужас что такое, опять вы «белый» через «э» написали! — проверяя его усеянную ошибками диктовку, возмутился Павлуша. — Ведь сколько раз я твердил вам, что «белый», "белить", «белье» через «е» пишется! Ведь вы этак на четвертый год в классе останетесь! — возмущался он.

— На четвертый не оставляют… На четвертый выключат обязательно! — с невозмутимым спокойствием заявил Кокочка.

— И выключат! Да разве от этого легче? Что ваши дед и бабушка на это скажут? — волнуясь, говорил Павлуша.