— Ну, уж этого-то никогда не будет! Да я скорее умру, чем хоть раз прикажу кому-нибудь.

— В это мне трудно поверить, потому что мне ты приказывала миллионы раз, — съязвила Аврора. — Сорок лет ты выгоняешь меня из собственной постели просто ради того, чтобы сделать что-то в соответствии с какими-то таинственными графиками, которых, ты думаешь, тебе следует придерживаться.

— Ах, это, — вздохнула Рози. Она и в самом деле иногда покрикивала на Аврору — немного, конечно.

— Себе скажи — «Ах, это»! — ответила Аврора. — Ты щелкаешь хлыстом, как заправский дрессировщик, когда чувствуешь, что тебе этого хочется. Уверена, я бы несколько лет назад уже дочитала своего Пруста, если бы ты не выгоняла меня из постели именно тогда, когда я устраивалась поудобней, чтобы заняться книгой.

За три недели, минувшие со дня смерти Джерри, Аврора часто запиралась в своей маленькой конторе над гаражом и наконец-то дочитала Пруста. Временами она откладывала книгу и размышляла, а порой плакала, но не потому, что потеряла свой Париж или свою любовь, а потому, что потеряла столько времени даром. Она словно позволила своей жизни ускользнуть от нее и ничего в жизни не добилась. В эти часы раскаяния и сожаления она начинала думать, что у нее все же была мечта достичь чего-нибудь в жизни, подобно мсье Прусту. Возможно, у нее никогда не было намерений поточнее определить такую свою задачу, но ей все же казалось, что у нее было достаточно устремлений. Она сама была достаточно развитой личностью и сумела бы добиться больше, чем добилась. Мать всегда надеялась, что она займется литературой или если из этого ничего не выйдет, то пением, но ни того ни другого она не сделала. В конце концов она просто жила, принимая на себя долю общечеловеческого опыта, впитывая его, но ничего не предпринимая для того, чтобы как-то воспользоваться им. Разумеется, так жить было проще всего, и вместе с тем понимание, что она не превзошла тех, кто тоже жил самой простой жизнью, беспокоило ее и лишало покоя. Она полагала, что, возможно, ее главной бедой было то, что она впитывала общечеловеческий опыт чересчур быстро и так жадно, что ей никогда не хватало времени, чтобы даже поразмыслить об этом.

Работа над сохранением воспоминаний была ее последней надеждой. Но она понимала: чего бы она ни достигла с помощью нового компьютера и своего гигантского архива — всех календарей и книг, где делались записи обо всех свиданиях, встречах и общественной работе, всех этих настольных книг, блокнотиков, путеводителей, собранных во время круизов, концертных программок, театральных билетов, включая и некоторые записи, сделанные Эммой, — все равно это не будет великим трудом по созданию или воссозданию памяти, как у Пруста, хотя это и смогло бы отразить более глубокие стороны ее натуры или же, по крайней мере, продемонстрировать, что она была глубокой натурой.

— Я не могу больше держать этого беднягу в ожидании, мне нужно ответить «да» или «нет», — сказала Рози, которую все еще терзали мысли об Артуре Коттоне.

— Извини меня за прямоту, но ты уже спала с ним? — спросила Аврора.

— Почти. Он разнервничался. Он говорит, что нервничает, потому что боится, что в последнюю минуту у него сердце может не выдержать. Но это неважно, он мне все равно нравится, — добавила она. — По-моему, он симпатичный.

— Тогда почему бы тебе не дать шанс Тео, прежде чем связать себя по рукам и ногам с этим богачом? — спросила Аврора. — Тео спит и видит, как бы назначить тебе свидание.

— Это просто потому, что он завязал с тобой, — сказала Рози. Ей и вправду по-прежнему нравился Тео, и он на самом деле назначал ей свидания, а в последнее время даже стал привозить ей разные подарки — обычно какие-нибудь особенно вкусные оливки, или какой-нибудь вкуснейший сыр, или еще что-нибудь, — но тут что-то было не так.