Бедняжка не могла продолжить, плечи затряслись. Инстинктивно Энтони положил руки на плечи девушки, пытаясь ее успокоить.

— Я должна была быть дома тогда, — с трудом произнесла Линда низким неузнаваемым голосом. — Я должна быть дома сейчас.

— Вы не виноваты, — сказал Энтони, прижимая девушку, словно пытаясь принять на себя ее дрожь, боль, слезы. — Не виноваты.

Он не знал, говорит ли о смерти ее отца или о снежном буране. Или о том и о другом. Но, казалось, объяснения и не нужны. Достаточно было успокаивающего тепла его тела. Ее дрожь потихоньку прошла, и она повернулась лицом к нему. Синие глаза блестели от слез, на щеках перепутались мокрые дорожки. Девушка попыталась улыбнуться.

— Со мной все в порядке, — заверила она, — Простите, что я оказалась такой плаксой. Просто знаю, как ей без меня плохо.

Он вытер следы слез.

— Я знаю, но плохо не только Долли. Вам тоже плохо без нее точно так же, как ей без вас.

— Мне? — Удивившись, Линда энергично потрясла головой. — Нет, нет, со мной все в порядке.

Энтони посмотрел ей в глаза.

— Нет, не все. Как с вами может все быть в порядке? Вы ведь тоже осиротели, Не только Долли.

— Но я настолько старше, — возразила Линда, не принимая сочувствия, с ходу отметая даже намек на то, что может в чем-то нуждаться. — Я гораздо старше и лучше понимаю…

— Никто в действительности не понимает смерть. — Брук нежно провел рукой по ее волосам. — Очень больно терять любимого человека, и неважно, сколько тебе при этом лет.

Лин уже открыла рот, чтобы опять возразить, по Тони приложил палец к ее губам. Сколько еще она может быть опорой для других? Это забирает так много сил. Настало время, чтобы кто-то позаботился о ней самой. Несомненно, она заслужила это.

Брук смахнул повисшие на ресницах слезы, и она медленно прикрыла глаза. Ресницы блестели от влаги, и он вытер их тоже.

— Бедняжка. Вам и так в жизни досталось, и вот теперь на Рождество вы на этой заброшенной горе, в чужом доме, без тепла, без электричества, без друзей… С человеком, которого вы ненавидите…

Ее ресницы взметнулись.

— Это неправда, — сказала она с легким смущением, как будто сама была удивлена тем фактом, что ее отношение к Энтони изменилось. — Во всяком случае, сейчас — не так.

— Рад слышать. — Брук убрал с ее лица волосы. Они тоже были влажные, но такие мягкие и шелковистые, что ему захотелось погрузить пальцы глубоко в них и, не переставая, гладить и ласкать. Энтони с трудом подавил это желание. — Это немного облегчает ситуацию, — сказал он, убирая с мокрой щеки последнюю прядь волос. — Но все же у вас не будет счастливого семейного Рождества, как вы надеялись, верно? Ни подарков, ни индейки, ни елки…

Уголки ее рта дрогнули. Движение еще нельзя было назвать улыбкой, но на сердце собеседника посветлело.

— Зато у меня есть целая корзина больших красных бантов, — сказала она. Смех и слезы смешались в этой маленькой шутке.

Бог мой, да она сильная! И очень красивая. Наклонившись, Брук поцеловал ее в уголок дрожащих губ. От легкого прикосновения, которым он хотел как бы отдать дань стойкости, по его телу пробежал электрический ток.