Отражением луны лежал древний камень, и три круга камней поменьше торчали из гнилой листвы. Земля исходила испариной, и жаровня о трех ногах добавляла дыма и вони.

– Ложись, – велела тетка, указывая на камень. – И помни, что если хочешь взять силу, ты должна отдать.

– Что?

– Что-нибудь. Сколько отдашь, столько возьмешь.

Лежать на камне было жестко. С неба на Эржбету любовалась луна, и теткино заунывное пение вплеталось в звуки леса. Теперь голос его был почти понятен.

Мужчина выступил из темноты. Лицо его скрывала рогатая маска. Он был наг и измазан кровью, вонь которой перебила прочие запахи. Эржбета заставила себя не дышать, и глаза закрыла, чтобы не видеть. Человек навалился весом тела, раздвинул ноги. Стало больно. Не нужно обращать внимания на боль. Нужно слушать ветер, который гудит в ветвях, смывая с губ чесночную вонь чужого дыхания. Слушать землю, что стонет и вздрагивает вместе с Эржбетой. И корни дерев ловят капли первой крови. Слушать воду, что льется из кувшина на угли и сыпется хрустальной росой с травы.

Отдавать.

И брать взамен.

Сила переполнила Эржбету, и кости ее стали камнем. Кровь – водой. Волосы – травой. Она сама была птица и дерево. Лес и болота. Мир, на чьих ладонях лежали замки.

И со смехом этот мир оттолкнул беспечного человека, перевернул спиной на белый камень, а рука, приняв острый кинжал, вскрыла горло, расплачиваясь чужой кровью за взятое в долг.

Всего-навсего в долг.

Об этом тоже надо помнить.

В себя Эржбета пришла уже в замке, и тетка, сидящая у кровати, улыбнулась и протянула нож. Лезвие его было темно, а губы Эржбеты сухи.

– Это было? – спросила она, принимая еще один дар.

– Это было, – ответила тетка. – Теперь ты знаешь, как. Только будь осторожна, милая моя. Это темная дорога. Каждый шаг по ней ведет к пропасти. И сколько бы ты ни плутала, но судьбу не обойдешь.

Тетка уехала на следующее утро. Сундуки ее, как оказалось давным-давно собранные, споро погрузили на телеги. Слуги, вооруженные самострелами и дубинами, окружили поезд, готовые оберечь хозяйку и ее дворню от зверей, лихих людей и турок.

Вот только Эржбета видела, что от судьбы они не сберегут.

– Ты теперь ведьма? – спросил Иштван, пробравшийся в комнату Эржбеты. – Я слышал, как служанки шепчутся, что она отдала тебе всю силу. Значит, ты теперь ведьма?

Скорее та, которая ведает тайное. И умеет слушать мир. И знает, как подчинить этот мир себе, но только не знает, зачем. А братец все не отставал:

– А ты можешь клопов повывести? Или вшей? Чесучие они, – Иштван выловил одну из волос и сунул Эржбете в лицо. – Поглянь, до чего здоровые!

Он был болен, и болезнь, пока придремавшая внутри, уже ворочалась, готовясь пробудиться.

Только какое Эржбете было до нее дело? Никакого.

Цыгане пришли с востока. Солнце только-только добралось до вершины, и желтый свет его был подобен покрову, за которым лишь угадывались очертания гор и дороги. Кибитки выползали по одной, будто появлялись из ниоткуда. За ними выскочили всадники, и ветер принес обрывки хриплых голосов, мешанные с конским ржанием и детским плачем.

Чем ближе подползал караван, тем интереснее Эржбете становилось. Она смотрела на людей, бредущих рядом с повозками, на медведя, что шел, норовя забрести влево, а седой цыган бил его по носу хворостиной. На собак, каковых было много, даже больше, чем людей, и на серого груженого ящиками осла. Ворота замка раскрылись, впуская пришлых во внутренний двор, и молодой чернявый цыган долго спорил с управителем, а после отступил, только хлопнул себя по бокам.