| Зацепиться было не за что. Немногое дали и наконец полученные результаты экспертиз. На ноже были выявлены невидимые следы крови, совпадающей с кровью Бакырова, размеры и форма клинка соответствовали орудию убийства, но отпечатков пальцев на ноже не было. Таким образом, сложилась ситуация, когда обработка имевшихся данных никаких нитей для следствия не дала, а новая информация не поступала. Появилась реальная возможность того, что преступление «зависнет» нераскрытым. В качестве последней соломинки решили поискать Рыжего среди недавно осужденных: бывает, хотя и редко, что преступник пытается спрятаться… в колонии, надеясь, что здесь его никто не сможет обнаружить. Но обстановка сложилась по-другому. Сотрудники транспортной милиции задержали на вокзале некоего Гастева. Когда его допросили по нашей ориентировке, он сказал, что знает Рыжего-Федю. Гастева тут же привезли к нам. Он был очень взволнован таким вниманием к своей персоне и, судя по всему, не ожидал от этой истории ничего хорошего для себя. Когда приехал Зайцев, Гастев испугался еще больше: он знал, что прокуратура обычно не занимается бродягами. Поэтому вначале на вопросы отвечал вяло и неохотно. — Как фамилия Рыжего, кто он, откуда? — Фамилии его я не знаю, мы познакомились на пляже, выпили вместе, я рассказал, что мне негде ночевать, ну Федя и позвал меня к себе. — Куда «к себе»? — насторожился Зайцев. — Адрес? — Да какой там адрес! Он жил в люке, под мостом. Устроился там неплохо, ну и меня пустил, вдвоем-то все веселей. Пожили так три-четыре дня, потом он собрал вещички и ушел. Наверное, корешков встретил и решил дальше на юг подаваться — дело-то к зиме идет. — Убедившись, что задаваемые вопросы не имеют к нему отношения, Гастев стал заметно словоохотливее. — Какая из этих вещей вам известна? — Зайцев поднял газеты, открывая несколько уложенных в ряд ножей. Понятые придвинулись ближе. — Это вот Федькин нож. Вон, монетку прилепил! Это у него поговорка такая была: «Жизнь — копейка». Любил он эту присказку. А ножик, говорил, это, мол, для размена, ну, жизнь на копейку менять, если нужда придет. А что, таки пришил Федя кого-нибудь? — Почему вы так решили? — Да уж ясно, что ищете вы его не для того, чтобы медаль дать или премию выписать. А тут еще про ножик расспрашиваете. Так неужто насмерть порешил? — Давайте-ка лучше отвечать на вопросы, Гастев, — ввел Зайцев допрос в обычную колею. — Что вы еще можете сказать о Рыжем? — Да больше вроде и нечего. Вашего брата он боялся, так ведь кто милиции не боится! — Чего ж он нас боялся? Небось грехи были? — Да у кого их нет! А Федька говорил, что одно предостережение уже схлопотал, значит, попадаться больше нельзя, в тюрьму садиться по-глупому охоты нет. — Это как же «по-глупому»? Разве можно и поумному в тюрьму сесть? — А то как же! Если есть за что, так и посидеть можно. Другое дело, когда не делал ничего, а тебя — хвать, подписку, потом второй раз — и привет из дальних лагерей. Тут, конечно, обидно. — И верно, обидно, — согласился Зайцев. — Только есть способ, как в тюрьму не попадать. — Это какой же? — искренне заинтересовался Гастев. — Да очень простой. Не бродяжничать. Гастев разочарованно махнул рукой: — Сигареткой не угостите? — И, обрадованно взяв сигарету, закурил. Глубоко затягиваясь, он неторопливо читал протокол, и когда уже приготовился поставить свою подпись, Зайцев, как будто между прочим, спросил: — А где, говоришь, его задерживали? Ну, Рыжего? Предостережение-то он где схватил? — Да здесь где-то, неподалеку. На станции его взяли, на крупной, эта, как ее… — Гастев от мыслительных усилий даже вспотел. |
