– Ребра целы?

– Вроде целы, но синячище‑то какой! Ужасть! – Кузьмай повернулся ко мне, демонстративно задирая рубашку. Н‑да... Если судить по форме синяков, его лягнула не лошадь, а петух‑переросток: на широкой Кузиной груди багровели, наливаясь чернотой, два четких трехпалых следа.– Вольха, гони ты ее в болото от греха подальше! Точно тебе говорю: бесь это, 6eceво семя! У нее, поди, и рога есть!

Кобыла презрительно фыркнула. Косясь на Травника с посохом, она боком‑боком подошла ко мне, ткнулась в плечо и стала обнюхивать одежду, спускаясь все ниже, словно добросовестный таможенник. Ничего съестного в карманах не завалялось, и этот прискорбный факт заметно огорчил лошадку. Наклонив голову, она изучила мои босые ноги и разочарованно вздохнула, обдав колени теплом. Погладить себя, впрочем, разрешила, и я заново удивилась блестящей, идеально гладкой шкуре – шерстинка к шерстинке, скребницей так не уложишь. Отродясь не чесаный хвост распадался по волосинкам, не говоря о жесткой щетке гривы без единого репья.

Окончательно завоевать расположение “беси” помогла полная миска ячменя, за которым я, не поленившись, сбегала в сарайчик. Чернуля звучно схрупала все до последнего зернышка, с надеждой надкусила край миски, едва не пустив на черепки глиняную посудину, и милостиво повернулась ко мне левым боком: мол, так уж и быть, влезай, покатаю.

Но вчерашняя гонка с препятствиями кое‑чему меня научила. Прежде чем воспользоваться ее любезным предложением, я сходила в дом, принесла Белкину узду и, силой раздвинув бархатистые губы, сунула кобыле в рот железную планку, продев распорку в кольцо на уздечке.

Лошадь удивилась. Ощупав удила языком, она стиснула зубы и задумчиво подвигала нижней челюстью. Пронзительный звук напоминал скрежет точильного круга, из уголков губ сыпанули искры.

Я торопливо разжала лошадиные челюсти, но было поздно. От удил остались только покореженные кольца на узде. Кобыла фыркала и вырывала голову, брызгая слюной, но я успела разглядеть ее верхнюю челюсть и ужаснуться: за рядом безупречно белых зубов прижимались к нёбу парные гадючьи клыки. Лошадь выпрямляла их по необходимости – например, попытавшись цапнуть меня за палец во время осмотра. В конной сшибке ей бы цены не было. Интересно, она хоть не ядовитая? Что ж, скоро узнаю. Я вытерла обслюнявленную ладонь о штаны, в то время как лошадь пыталась подцепить и зажевать болтавшийся повод.

– Нет, голубушка, этот ремешок нам еще пригодится. – Я легонько щелкнула кобылу по носу, и она замерла, обиженно посверкивая желтыми глазами. Н‑да, с этой бесей надо держать ухо востро. Как бы она и меня в придачу не слопала. – Объясняю популярно. Вот это – узда. Тяну за левый ремешок – ты сворачиваешь влево, за правый – вправо. Когда я говорю: “Но!” – ты бежишь, “Тпру!” – останавливаешься. Все ясно?

Кобылка встряхнулась, зазвенев остатками узды.

– Вот и ладушки,– пробормотала я, вскакивая ей на спину с третьей попытки.– Но!

Лошадь скептически фыркнула, достаточно похоже воспроизведя “Тпру!”

– Что‑то непонятно? – Я перегнулась через гривастую шею, заглядывая лошади в левый глаз.

Кобыла покосилась на меня, но с места так и не тронулась: “Тоже мне, всадница – толком не запрягла, а туда же – нукает”.

Подгонять ее каблуками я не осмелилась, сытая по горло козлиным скоком по болоту. Лошадь стояла, я сидела, и мы обе усиленно делали вид, что держим ситуацию под контролем.

– А дай‑кось я ее крапивиной под хвост! – внес конструктивное предложение невоспитанный ученик Травника.

Кобыла вздрогнула и пошла мелкой рысцой – в сторону Кузьмая. Парень попытался укрыться за скитом, но лошадь тут же поменяла направление и целеустремленно гонялась за изрядно струхнувшим учеником неполных три круга, пока тот не догадался нырнуть в окно и захлопнуть ставни.