|
Как-то раз я не сумел засунуть сковородку обратно в кухонный шкафчик, потому что внутри был беспорядок, и принялся методично и сосредоточенно дубасить ею по столу, пока не погнул край и не отломил ручку, та отлетела в одну сторону, сковородка – в другую. Еще был случай, когда у меня из левой руки в третий раз выпала зубная щетка, я замолотил дурацким беспомощным кулаком по стене, мне хотелось расхерачить его в мясо, чтобы потом врачи вообще отрезали его к чертям собачьим, но – по иронии судьбы – не смог даже как следует стиснуть кулак, чтобы причинить себе сколь-нибудь серьезный вред, и в конце концов лишь набил огромный фиолетовый синяк, отчего рука стала еще бесполезнее, да вдобавок в следующие несколько дней пришлось прятать ее от Мелиссы.
Конечно, я понимал, что эта сучка Меган была права. О Мелиссе с ее привычной естественной добротой и терпением – никогда ни слова жалобы, только искренние объятия и крепкие поцелуи – в такой ситуации можно только мечтать, и уж точно это гораздо больше, чем я заслуживаю. Догадывался я и о том, что даже ее оптимизм небезграничен, рано или поздно она осознает, что я не проснусь в одно прекрасное утро прежним жизнерадостным Тоби, словно по волшебству. И что тогда? Я понимал, что достойнее всего порвать сейчас, чтобы она не тратила попусту время, силы и надежды, избавить нас обоих от того ужасного момента, когда до нее наконец дойдет и все разлетится на осколки, отпустить ее без тяжкого груза вины за то, что она якобы меня бросила, хотя, разумеется, это неправда: я сам ее бросил. Но я не мог этого сделать. Она была единственной, кто, ни секунды не сомневаясь, верил в то, что я тот же прежний Тоби, да, побитый, в синяках, да, со мной пока что надо носиться, чаще обнимать, рассказывать смешные истории, приносить чашку кофе на диван, но в целом я ничуть не изменился. И хотя я понимал, что это чушь, но не находил в себе силы отказаться от нее. Я сознавал, что ничем хорошим это не кончится, но и выхода пока что не видел. В мрачной пучине ужаса таилось осознание неизбежности. Невыносимо было не то, что меня избили и ограбили, это я мог пережить, мог не думать, не вспоминать, выстроить защиты, а вот от себя не убежишь – того, каким я стал.
Так что когда я говорю, что мне невероятно повезло очутиться в Доме с плющом, это не какие-нибудь там отвлеченные рассуждения – типа, какое счастье, что в моей жизни было такое дивное место! – нет, Дом с плющом действительно меня спас, причем в прямом смысле слова. Не вернись я туда тем летом, до сих пор по ночам мерил бы шагами квартиру, месяц от месяца тощал, бледнел, стервенел, вел сам с собою долгие тихие разговоры и не отвечал на звонки, а то и вовсе окочурился бы (чего мне, положа руку на сердце, хотелось чем дальше, тем больше). Сюзанна позвонила вечером в середине августа, день тянулся, никак не кончаясь, и даже сквозь закрытые окна в квартиру проникали запах барбекю и веселые детские вопли. Оставленное ею голосовое сообщение – “Перезвони. Срочно” – возбудило во мне такое любопытство, что я действительно позвонил – в конце концов, в последнее время Сюзанна меня почти не донимала, и можно было не опасаться, что она примется уговаривать меня перебраться к родителям или расспрашивать, как я питаюсь. – Как дела? – спросила она. – Хорошо, – ответил я, чуть отведя телефон в сторону, чтобы ей не было слышно, как заплетается язык. – Болит иногда, но в целом ничего. – Твоя мама сказала мне то же самое. Я не поверила, сам знаешь, она любит приукрасить. Но не хотелось тебя доставать. Меня вдруг охватила благодарность маме: подумать только, она выполнила мою просьбу, не стала никому рассказывать, как мне на самом деле плохо, избавила меня от родственного кудахтанья и пересудов. – Нет, все так и есть. |
