— Зря надеетесь на закон, гражданин Унгерн. Когда по вашему приказу сжигали людей живьем, о каком законе вы думали? Расстрел отложили ввиду вашей полезности, а потому сидите тихо, пока о вас не вспомнили.

Барон, презрительно фыркнув, дернув себя за левый ус.

— Мораль проповедовать изволите, господин вавилонский масон? Это после того, что ваши подельщики сотворили с Россией? Я воевал! Костер — для предателей и негодяев, всем прочим же для острастки. Что касаемо побега, то я собираюсь не в Париж к тамошним кокоткам. Двенадцать лет назад я уже был в Пачанге, дал определенные обещания и теперь обязан явится на суд. Едва ли меня там ждет что-то хорошее, но честь выше всего. Или вам не терпится приступить к обязанностям палача?

Мехлис молча отвернулся. Иван Кузьмич, забрав у него документ, вернул бумагу барону.

— Проводник, гражданин Унгерн, нам понадобиться может, потому как домой мы еще не вернулись. Но не это главное. Судить вас здесь — значит выдать местным властям сотрудника посольства на расправу. Кто же после такого нас уважать станет? Это, Роман Федорович, полная потеря лица. Мне не верите, господина Ринпоче спросите, он вам все и подтвердит.

Соответствующий раздел из книги про посольство к инородцам был прочитан не далее, как вчера, потому и говорил командир Кречетов, в своих словах нисколько не сомневаясь. Для себя же твердо решил: отпустить бывшего генерала никак невозможно. Это сейчас барон филина воспитывает, а если ему опять волю дать? Неужто мало крови пролилось?

Унгерн долго молчал, наконец резко поднял голову:

— Потерять лицо… О таком я не подумал. В ваших словах, господин Кречетов, ест резон. Хорошо, я приму решение сам, не ставя вас в известность. Честь имею, господа! С вашего разрешения, Гришку оставлю, пусть воздухом дышит.

Мягкие сапоги-ичиги негромко простучали по твердой глине. Кречетов проводив барон взглядом, присел рядом с пламенным большевиком, поглядел на филина. Гришка, словно почуяв, открыл оба глаза.

— Пу-гу! Пу-гу!..

— Наверняка подслушивает, — непонятно, в шутку или всерьез констатировал Мехлис. — Караулы, Иван Кузьмич, надо сегодня же удвоить, а Унгерна запереть и, если потребуется, связать. Мы с ним слишком долго миндальничали, не без вашего, между прочим, согласия. Если убежит к местным, те его тряхнут, как следует, и допросят с пристрастием. Что он про нас расскажет? Мне и так здешние власти, честно говоря, сугубо подозрительны. С кем они по радио беседы ведут? Эта радиовышка обеспечивает прием не на сто километров, и, думаю, не на тысячу. С Британской Индией? С Бейпином? Или может, с Токио?

Иван Кузьмич, не став спорить, поглядел на башню-гиперболоид, вздохнул:

— Красивая! Нам бы такую в Сайхот. Ничего, со временем даже получше построим, чтобы наше радио Столица слышала.

Усмехнулся, бороду огладил:

— Ничего!

Мехлис, согласно кивнув, подхватил громким шепотом, насколько позволяли сломанные ребра:

2

— Следят за нами товарищ командир, — уверенно заявил боец Кибалкин. — Это у ворот караульный всего один, и тот снулый. А в доме, что напротив, где лавка, пост круглосуточный. И еще один — в доме, что на углу. Там вечно нищие сидят, и каждые два часа к ним монах подходит. Одежка одинаковая, желтая, а монахи разные. И не подают ничего, я специально проверял. А если кто-то из наших в город идет, следом сразу «хвост» тянется, даже не прячутся, открыто идут. И в доме этом у них кто-то есть, наверняка из обслуги или семьи хозяйской. Только кто именно, пока неясно.

— Шпиёны, стало быть, — задумчиво кивнул Кречетов.