А между первыми и вторыми ловко снуют коренные жители, не забывая вовремя собирать арендную плату.

– Деньги есть? – спросил Юра.

– Нет.

– А чего молчишь?

– А что – нужно кричать?

– Деньги будут. Завтра. Край – послезавтра. Ты чего думаешь – я такой спокойный? Жду прихода. После тюрьмы я стал очень суеверный. Боюсь мазу спугнуть. Пока – вот, возьми пятихатку. Заткнешь первоочередные дырки...

Я печально потер пальцами лоб. Человек старше меня всего на десять дней – почему у него всегда есть лишняя пятихатка, а у меня ее нет? Неужели десять дней разницы так много значат?

– Пятихатка меня не спасает. Завтра – крайний срок за хату платить.

– Продинамь хозяев, – посоветовал Юра, приглушая «Земляничные поляны». – На пару дней. А это – возьми.

Я получил в ладонь пять купюрок и мрачно сунул в задний карман. Рассыпаться в благодарностях меж нами было не принято.

– Не клади в задний карман, – строго сказал друг. – Знаешь, как профессионалы называют задний карман?

– Нет.

– Чужой. Положить в задний карман – все равно что в чужой.

Кстати, продинамить квартирную хозяйку я не мог – и так уже тянул вторую неделю.

Нельзя сказать, что в этот момент я обозначился как некий сопляк-мудак, а Юра как гуру и пахан. Гуру мне никогда на хуй не были нужны – а вот помощь друга требовалась. Друг имел деньги, я не имел – почему не принять помощь друга?

Все взятые суммы я помнил и числил как долг.

– Теперь – в музей, – провозгласил Юра и стал стягивать с длинных жилистых голеней штаны.

После тюрьмы он носил только спортивные костюмы. Объяснял так: «Примут – заеду в хату в удобной одежде».

Мне стало тоскливо. Вместо непонятного похода в музей я предпочел бы сейчас срочно объехать нескольких относительно денежных приятелей с просьбами ссудить хоть десять долларов. Как ни хитри, как ни маневрируй, а какие-то деньги, хоть три бумажки, владелице квартиры завтра надо отдать. Иначе – выселит. Я и так уже балансировал на грани. Спасался только демонстрацией изысканных манер. Слава Богу, родители научили...

Друг проигнорировал мою кислую мину: подшучивая над собой, надо мной и подпевая Джону Леннону, он облачился, нацепил часы, потом добыл из ящика стола увесистую золотую цепь и деловито украсил себя ею.

– Вчера купил, – пробормотал он. – Сто пятьдесят баксов отдал.

– Тебе что, деньги некуда девать?

– Не в этом дело. По нашей жизни на себе нужно иметь как можно больше ценного. Однажды ты будешь убегать от мусоров в одних трусах. В окно прыгнешь. Вот тогда тебе и пригодится золото на шее. Или дорогие часы на руке.

Юра вышел в кухню. Я остался один и по старой привычке стал было рассматривать книжные полки, но тут громко щелкнул замок двери, ведущей в ванную, и мимо меня, обдав приятным запахом разогретого горячей водой молодого тела, прошла девчонка – невысокая, широкобедрая, стройная особь с маленькими, эстетически безупречными ступнями и чрезвычайно богатой грудью. Такой рубенсовско-кустодиевской, но при этом как бы невесомой, – обладательница несла ее с изрядным изяществом. Лицо имело выражение «а вот посмотрите, какова я!» Облачением юной даме служил пеньюар, практически полностью прозрачный – он не скрыл от моего взгляда ни ярко-розовые соски, ни круглый правильный живот с аккуратным пупком, ни даже грамотно подбритую промежность.