. Это низко! Подло! Это совершенно для меня невозможно!»
«Ты это ей тоже сказал?» — тихо спросил я.
«Конечно же нет! Это я тебе говорю! Будь ты проклят со своими вопросами!» — кричал Феникс.
Я поспешил его успокоить:
«Ты правильно поступил, — сказал я. — У тебя не было другого выхода. Тем более на глазах у слуг, некоторые из которых, я подозреваю, за тобой шпионят… И, судя по настроению Юлии, она лишь искушала тебя, проверяла… Ведь сказала же она на прощание, что ты теперь ей стал дороже, чем раньше…»
«Ты тоже так думаешь? — перестав кричать, благодарно стал спрашивать меня Феникс. — Ты это почувствовал? Ты умница, всё понимаешь намного лучше и раньше, чем я».
Друга я успокоил. Но сам спокойствия не ощутил. Чем дальше я размышлял и оценивал ситуацию, тем больше у меня возникало подозрений, рождалось какое-то нехорошее предчувствие…
Предчувствие меня не обмануло.
Гней Эдий предложил мне покинуть беседку и погулять по аллеям, а он, дескать, во время этого моциона расскажет мне, что дальше случилось.
Разумеется, я согласился.
И вот что поведал мне Вардий:
IX. — Феникс рвался поскорее встретиться с Юлией. Но для этого ему был нужен Юл Антоний. А Юл вдруг заболел. Затем дней на десять куда-то исчез из Рима. Потом вернулся, но к Фениксу не наведывался, а когда тот приходил к его дому, привратник ему объявлял, что господин только что вышел и куда — не известно.
И вдруг какой-то человек, по виду вольноотпущенник, приходит к Фениксову городскому дому и сообщает привратнику, что Феникса срочно зовет к себе Юл Антоний, и тут же исчезает, хотя вышколенный привратник просит обождать, пока не доложат господину.
Феникс, получив этот вызов, естественно, тотчас устремляется к дому Юла Антония.
Прибегает на место. Дверь, что называется, нараспашку. В прихожей нет никого. В атрии тоже безлюдно. Журчит фонтан, и лишь из кухни время от времени доносятся какие-то хрипы и вскрики. Хрипы, похоже, мужские, а вскрики — вроде бы детские. Такое впечатление, что там кого-то секут.
Феникс идет на кухню. Заглядывает через порог. И видит:
На столе, на котором обычно разделывают мясо и режут овощи, лежит на животе его Госпожа, Юлия. Совсем обнаженная, голым телом на шершавой столешнице. А позади нее в задранной тунике и чуть ли не в походном плаще расположился Юл Антоний. И это он хрипит, а Юлия, когда он начинает хрипеть, мучается лицом, вздрагивает бедрами, дергается грудью и вскрикивает, или пищит, или ноет, точно ребенок…
Всё это Эдий Вардий произносил тихо и доверительно, а последние слова — вкрадчивым, каким-то чуть ли не сладеньким шепотком. Но вдруг лицо его исказилось будто от ужаса, глаза выпучились, что называется, полезли из орбит, и он свои пухлые ручки прижал к лицу словно испугался, что глаза у него и вправду выскочат.
— Ужас! Ужас! — дважды воскликнул Вардий. Затем, не отнимая рук от лица, попятился и упал на скамейку, будто споткнулся об нее. И словно от этого удара и падения руки его отбросило от лица, они упали на колени, и Гней Эдий еще дважды воскликнул: — Ужасно! Ужасно!
И, глядя на меня выпученным, остановившимся взглядом, заговорил, чередуя короткие, иногда не связанные между собой фразы клочками стихов:
X.
Потом, через десяток лет, он это напишет… А тогда, сразу после… после этого!.. он пришел ко мне и ни слова не сказал. Но выглядел совершенно безумным. Озирался по сторонам и как-то странно взглядывал именно на потолок. А когда я попытался расспросить его о том, что случилось, вдруг крикнул: «Помолчи! И погаси светильники! Дай молча посидеть с тобой!»… Так мы долго сидели друг против друга в полутьме. |