– О, вы тугодум?.. Впрочем, это я уже заметила.

    Она снова в одних трусиках, что не трусики вовсе, а ниточка для поддерживания олдейса, и, конечно, без лифчика. Омытые холодной водой тугие груди напряглись, застыли, как вырезанные из мрамора, даже не колышутся, отвлекая от великих мыслей.

    Я вперил глаза в лист бумаги, но видел всем существом, как она села напротив, легкая и прохладная, смотрит на меня так же изучающе, как я… должен смотреть на бумаги. В этом какой-то подвох, не могут такие эффектные женщины быть доступны таким, как я. Нет, понимаю прекрасно, что самый великий человек на свете – я, но понимаю так же трезво, что остальное людство до понимания такой простой истины еще не доросло, и потому у какого-нибудь банкира или хозяина большого рынка куда больше шансов заполучить таких женщин, покупая их внимание «мерсами», особняками, виллами в экзотичных морях, бриллиантовыми колье…

    Все-таки боковым зрением я видел, как ее красиво очерченная грудь вызывающе смотрит прямо на меня, в неловкости поерзал, Кристина спросила ангельским голоском:

    – Что-то не так?

    – Все так, – ответил я, старательно изучая бумаги, потом наконец оторвал от них взгляд и прямо посмотрел ей в лицо, – но вы можете поверить, я не пользуюсь фильтрами…

    Она отмахнулась с великой беспечностью.

    – Ничего, я настолько привыкла, что сейчас подростки видят сквозь одежду, что начала воспринимать одежду без всякой ритуальной подоплеки, а просто как защитную оболочку от холода или пыли. Но сейчас жарко… да и пыли у вас немного.

    – Совсем нет, – заверил я невольно. – Кондишен исправен. Да, конечно, располагайтесь, как вам удобнее.

    Она и расположилась: руки забросила на спинку кресла, ноги раздвинула: жарко, ляжки не слипаются от пота, мои глазные яблоки то и дело поворачивало как магнитом, я затрачивал титанические усилия, чтобы смотреть либо в бумаги, либо снова ей в лицо, не зацепляясь взглядом за выпуклости.

    Кристина внезапно расхохоталась.

    – Я пока в лифте ехала, разговорилась с одним…

    – Ну, – сказал я саркастически, – это называется разговорилась? Я знаю и другие синонимы…

    – Да нет, в самом деле разговорилась. Вы хоть знаете, кем вас считают даже ближайшие соседи?.. Да и вообще все жильцы дома?

    Я спросил с интересом, каждому любопытно, когда говорят о нем:

    – Кем же?

    Она сказала с удовольствием:

    – Собачником!

    Я пожал плечами.

    – Ах, как вы меня удивили. А я кто?

    – Писатель, – ответила она уверенно. – Сильнейший… хотя непонятно, почему.

    – В этом мире много непонятного, – ответил я и добавил: – Горацио.

    – Но все-таки… всего лишь собачник! Вас это не задевает?

    – Нисколько, – ответил я и снова опустил взгляд на бумаги.

    – А не хотелось бы, чтобы все указывали на вас пальцами… ладно, пусть взглядами и перешептывались за спиной: вон идет знаменитый писатель Владимир Факельный?

    – Нет.

    Она покачала головой, в глазах растущее недоверие.

    – Вот уж позвольте сказать, что вы, дяденька, брешете.