Такого переполоха не было еще никогда в Кыгенпу. Солдаты в белых халатах, с двумя павлиньими перьями на шляпах, полицейские в шляпах с красными шнурами, купцы и просто обыватели толпились у речного обрыва. Из лодки вышел высокий человек. Он попросил корейских солдат, чтобы его немедленно провели к начальнику города. Солдаты и полицейские мялись, красноречиво хлопали себя ладонями по затылкам – это означало, что начальник казнит их только за один доклад о дерзком приезде незнакомца.

Наступило тягостное молчание. Солдаты знаками показывали на реку. Незнакомец снова настойчиво попросил провести его к начальнику. Тогда корейцы спросили у Пржевальского – есть ли у него бумага на имя начальника? Ну конечно, есть! Пржевальский, порывшись в карманах, достал из бумажника большой открытый лист за подписью генерала Кукеля – на право получения казенных лошадей в Сибири. На листе красовалась огромная красная печать. Корейский солдат благоговейно взял бумагу, но вдруг спросил, почему она написана не по-корейски.

Пржевальский объяснил, что корейский переводчик, к сожалению, куда-то отлучился из Новгородского и не успел перевести бумаги. Гостя торжественно повели в приемный дом, и через полчаса сам начальник города Кыгенпу, господин Юн Хаб, в чине сатти (капитана), на носилках, покрытых тигровой шкурой, поспешил на свиданье с русским, вошедшим в город.

Юн Хаб уступил гостю тигровую шкуру, сам сел на ковер и завел с Пржевальским разговор.

Прежде всего начальник почему-то посчитал гостя за американца и долго не хотел верить, что этот неведомый человек – русский. Затем Юн Хаб рассказал о недавней войне Кореи с Францией. Гость и хозяин замолчали, исчерпав тему разговора.

Вдруг Юн Хаб оживился и приказал принести атлас с корейскими чертежами. Он показал на карте Петербург, Москву и Уральские горы. Пржевальского угощали грушами, пряниками и кедровыми орехами. Атлас корейских географов бережно унесли из комнаты.

В это время корейский солдат доложил Юн Хабу о каком-то событии у стен приемного дома. Оказывается, русским солдатам, спутникам Пржевальского, вздумалось плясать вприсядку на земле Кыгенпу под одобрительные крики корейцев. Юн Хаб милостиво вышел к толпе и попросил солдат сплясать еще раз.

Время шло, а Пржевальский так и не мог допытаться у Юн Хаба, почему он не пускает русских на ярмарки в Кыгенпу. Владыка города в присутствии гостя устроил краткое судебное разбирательство дела о краже коровы. Дело было решено в пять минут, и виновных тут же куда-то утащили, всего вероятнее, в городской застенок. На прощанье капитан Юн Хаб попросил Пржевальского выстрелить из штуцера на сто шагов в доску. Для охотника это было пустяком. Меткая пуля, пронизав доску, пошла гулять по полю. Гость, и хозяин, простились. Пржевальский, окруженный восторженной толпой, спустился к Тумангану и сел в лодку. Мерно застучали весла, и город Кыгенпу, теперь уже не такой таинственный, как раньше, стал отползать в туман древней каменной черепахой...

К ИСТОКАМ УССУРИ

Шесть лошадей для экспедиции были пригнаны на Новгородский пост из маньчжурского города Хуньчуня. Вернувшись от капитана Юн Хаба, Пржевальский не засиживался долго у новгородцев. 29 октября 1867 года вьючный караван экспедиции покинул залив Посьет.

Пржевальский держал путь к гавани Ольга, а оттуда – на берега Уссури. Ягунов и два солдата были его спутниками. В день выхода из Новгородского выпал мелкий снег. К полудню его согнало, и караван брел по мокрой грязной дороге на север от Посьета – к посту Гладкому. Нужно было выйти по реке Раздольная к Раздольному, а там уже следовать вдоль побережья Японского моря, через Владивосток.

Пржевальский шел впереди каравана. Караван переходил реки, поднимался на горные хребты, продирался сквозь кусты, обвитые виноградной лозой.