— Ты справишься, — уверенно сказала она. — А кроме того, я не хочу оставлять тебя, дорогой.

Она задула мерцающую свечу, освещавшую их палатку. В темноте он услышал шуршание одежды. Когда он потянулся к ней, рука нащупала теплую нагую плоть. Чуть позже она подпрыгивала верхом на нем, и они оба стонали от экстаза и, как он думал, от отчаяния — а может, отчаяние владело лишь Рансом. Затем она, не одеваясь, уснула возле него в палатке.

Он проснулся еще до восхода солнца и разбудил ее.

— Раз уж мы собираемся сделать это, — сказал он, — лучше тронуться в путь как можно раньше. Мы сможем немало пройти, пока не станет слишком жарко, и отдохнем в течение самого жаркого времени дня.

— Мне это кажется правильным, — сказала Пенни.

Небо на востоке только розовело, когда они тронулись в путь. И они были далеко не первыми, кто уходил из Карваля. В одиночку и небольшими группами люди шли, одни — на север, другие — на запад, а несколько неприкаянных душ шагали напрямую без дорог на северо-запад. Будь Ауэрбах в лучшем состоянии, он так бы и поступил. Теперь же они с Пенни выбрали запад: в лошадиной реке вода, вероятнее всего, еще есть — в отличие от остальных потоков, которые им пришлось бы пересечь, если идти на север.

Он шел на костылях гораздо увереннее, чем прежде, но все равно медленно и устало. Мужчины и женщины постоянно обгоняли его и Пенни. Беженцы из Карваля растянулись по дороге, насколько хватал глаз.

— Некоторые из них умрут прежде, чем мы дойдем до Денвера, — сказал он.

Эта перспектива расстроила его гораздо меньше, чем могло бы случиться до ранения. Генеральную репетицию встречи с Угрюмым Потрошителем он уже пережил: само же представление вряд ли будет намного хуже.

Пенни показала в небо. Кружившиеся в нем черные тени не были ни самолетами ящеров, ни даже людскими самолетиками. Это были стервятники, кружившие в свойственном их роду терпеливом ожидании. Пенни не сказала ничего. Этого не требовалось. Ране думал, как стервятник будет обклевывать его кости.

Потребовалось два дня, чтобы дойти до Лошадиной. Он понимал, что если бы она пересохла, его путь вскоре закончился бы навсегда. Но люди толпились на берегу, тянувшемся до пересечения с шоссе 71. Вода была теплой и грязной, и футах в двадцати от них какой-то идиот мочился в реку. Ауэрбах не стал обращать внимания. Он вдоволь напился, сполоснул лицо, затем снял рубашку и намочил ее. Так будет прохладнее.

Пенни обрызгала водой свою блузку. Мокрая ткань прилипла к телу, подчеркивая формы. Ауэрбах смог бы оценить это, не будь он смертельно усталым. И все же он кивнул и сказал:

— Хорошая идея. Идем.

Они двинулись на север по шоссе 71 и на следующий день утром добрались до Панкин-Центра. Здесь они снова нашли воду. Местный житель с печальными глазами сказал им:

— Хотелось бы дать вам поесть, люди, у вас такой вид, что вам надо поесть. Но те, кто прошел раньше, оставили нас без всего, что у нас было. Удачи вам.

— Я же говорил тебе, иди одна, — сказал Ауэрбах.

Пенни игнорировала его ворчание.

Тяжесть тела на костыли, затем на ногу — так он устало ковылял на север.

К концу дня он пришел к мысли, что стервятники уже повязывают салфетки на шеи, готовясь к вкусному ужину из загорелого кавалерийского капитана. Он рассчитал, что если упадет и умрет, то Пенни сможет идти быстрее и доберется до Лаймона прежде, чем ее прикончат жара, жажда и голод.

— Я люблю тебя, — прокаркал он, не желая умирать, не сказав этих слов.

— Я тебя тоже люблю, — ответила она. — Вот почему я иду с тобой.

Он засмеялся, но прежде, чем он успел сказать что-то еще, он услышал веселый крик.